– Повтори.

– То, что я выкинул твои таблетки? Или то, что я их всегда выкидывал? – я опустил взгляд на руки Ильи.

Пальцы дрожат. Чего и стоило ожидать. Перевел взгляд на ноутбук. Наверное, надо было спасти и его. Но для начала спасти себя. Илья закрыл глаза, тяжело вздыхая и упираясь одной рукой в стол. Это была не лучшая моя идея.

Подойдя ближе к нему, я взял его за запястья, стараясь смотреть только в глаза, хоть и стало немного не по себе от загоревшегося в них огня.

– Тс-с. На кой черт тебе эти таблетки, – меня разрывало на части: с одной стороны, мне жуть как хотелось наконец увидеть его в гневе, а с другой – я все же не хотел быть убитым именно этим утром.

– Соло, ты совсем охренел? – длинные пальцы обвили мои запястья и сжали их до боли. Я поморщился, не отводя от него взгляд и вытерпливая. Наверняка останутся синяки. И я, не сумев придумать ничего умнее, чем нацепить улыбку на лицо, положить одну руку ему на плечо и начать раскачиваться под музыку, все еще звучащую из колонок. От злости это не спасло, но теперь к ней добавились растерянность и недоумение. – И что ты делаешь?

– Танцую, – я склонил голову в бок, вскинув брови, и прижал подушечки пальцев его второй руки, продолжавшей сжимать мое запястье, к бедру. – Не говори, что ты не умеешь.

Шаг вперед, шаг в сторону, поворот, шаг вперед, шаг в сторону, поворот. Как вальс, только слегка быстрее. Главное смотреть ему в глаза, ловить это недоумение в глазах и чувствовать, как хватка постепенно слабеет. Он не умеет танцевать. Его движения слишком твердые и прямые. Во время танца он напоминал медведя даже больше обычного.

– Это несложно, – сказал я вполголоса, кладя его пальцы себе на бедро, пока те более-менее перестали сжимать запястье, и взял за вторую руку. Я посмотрел ему в глаза, сглотнув, и добавил: – Просто повторяй за мной.

Шаг вперед, шаг в сторону. Поворот. Он смотрел под ноги, хмурился. Шаг вперед, шаг в сторону. Поворот. Поднял взгляд, вскинул брови, спрашивая одним лишь взглядом, все ли правильно делает. И я кивнул ему, видя, как огонь в глазах постепенно гаснет, взял за руку крепче, прижавшись, надеясь, что так ему будет понятнее.

– Пространство, Соло.

Я вскинул брови.

– Я в фильме видел, – пояснил он, отодвинув меня. – Между партнерами должно быть пространство.

Я усмехнулся, кивнув, и продолжил. Шаг вперед, шаг в сторону, поворот. Точно под мысленный счет: раз, два, три, раз, два, три. Только немного быстрее, чтобы попадать в такт музыке.

Только дураки влюбляются в тебя, только дураки. Только дураки поступают как я, только дураки.

Я поднял взгляд, глядя ему в глаза, и повторил движения снова. Танцевать приходилось, поднявшись на цыпочки. Чертова разница в росте. Я смотрел ему в глаза, чувствуя, что он двигается уже лучше.

Наши жизни не столкнулись, и мне это ясно. Шаг вперед. Шаг в сторону. Различия, и импульсы, и твоя одержимость мелочами. Поворот. Шаг вперед. Ты предпочитал сухой дезодорант, а мне нравился спрей. Шаг в сторону. Поворот. Но мне плевать, я не сдаюсь, я все еще хочу всего этого. Развернуться. Прижаться спиной. Время учить новые движения, большевик. Только дураки влюбляются в тебя, только дураки. Шаг вперед. Шаг в сторону. Поворот. Прижиматься спиной. Закрыть глаза. Повторять движения. Только дураки поступают как я, только дураки. Шаг вперед. Шаг в сторону. Поворот. Позволить сжать свои пальцы. Почувствовать дыхание на шее. Только дураки влюбляются в тебя. Шаг вперед. Шаг в сторону. Замедлить темп. Не задрожать от прикосновений к шее. Только дураки. Расслабиться. Поддаться. Позволить укусить.

– Ты ужасен, ковбой.

– Ты ничем не лучше, большевик.

У Ильи потрескавшиеся губы, словно он был на морозе. Когда они скользят по коже, это напоминает снег, который прижимают к руке, только выйдя из тепла. Слегка покалывает, прохладно. Но приятно. Когда он задерживается губами под лопаткой, чувствуешь, как внутри все завязывается в узел. Когда он кусает – как все внутри рушится и собирается заново. Когда его руки опускаются вниз по животу, появляется чувство, будто с тебя стекает вода. Когда он закрывает тебе глаза ладонью, одновременно с этим прижимаясь губами к пояснице, ты понимаешь, что все время делал все правильно. Когда он прижимает к себе, чувствуешь, что абсолютно все оставшееся за стенами этого дома не имеет никакого значения. И все это кажется настолько потрясающим, что ты стоишь и не можешь вдохнуть.

Ты понимаешь, что и впрямь влюбился, когда он кладет тебя на кровать, нависая сверху, и замирает, глядя в глаза. Такой высокий и дьявольски красивый. Он прижимает к себе, и ты чувствуешь, что у него все еще дрожат пальцы. Только теперь уже вряд ли от гнева.

– Ненавижу тебя за тебя, ковбой.

– Взаимно, большевик.

Я лежал на животе, подмяв под себя его подушку, и смотрел на голую спину перед собой. Илья потер поясницу и глянул на меня через плечо:

– За таблетки все равно прибью.

Я усмехнулся, протянув к нему руку и поставив два пальца на выступающий позвоночник, перешагивая от одного позвонка к другому.

– Ты и без них прекрасно обходиться сможешь.

Я запоздало вспомнил об остывших блинах, так и оставшихся стоять возле плиты, но быстро отбросил от себя эти мысли.

Илья опустился обратно на кровать, потирая спину, по которой только что ходили мои пальцы, и посмотрел на меня, прикрыв глаза.

– А у тебя откуда шрам? – я протянул к нему руку и прижал кончики пальцев к шраму на виске. Как хотел сделать всегда. Кожа на его месте гладкая и мягкая. И впрямь контрастирующая с остальной.

Илья расслабленно прикрыл глаза, повел плечом, но возражать против моих прикосновений не стал.

– Пряжкой ремня получил за прогул.

– Серьезно?

– Не-а. На самом деле, в детстве много дрался, так и получил.

– И больно было?

– Как будто я помню, – он отодвинул мои пальцы, пощупав свой шрам, словно проверяя, не мог ли он исчезнуть за время нашего разговора, и посмотрел на меня. – Ты вот помнишь, что чувствовал, когда свой первый шрам получил?

Я мотнул головой, сам же начиная шариться в памяти. Я даже не мог сказать, какой из шрамов на руке был получен первым. Царапины заживали быстро, а вот белые полосы были со мной всю жизнь, сколько я себя помнил.

– Со школы пошло. Не помню из-за чего. Вроде бы, порезался где-то. Не помню, серьезно, – я посмотрел на его пальцы, снова легшие поверх моей руки. Я не мог вспомнить, когда в последний раз позволял вот так запросто трогать свои шрамы. – Клуб суицидников, ей-богу.

– Ты суицидник поглавнее меня, Соло, – он похлопал меня по запястью и потянулся, зевая в кулак.

– В интернете это называют селф-харм, – произнес я с видом знатока и ощутил на себе недоуменный взгляд.

– Ты сейчас выматерился?

– Нет, умник, это термин такой. Ну, пошел среди подростков, которые причиняют себе боль осознанно, руки там режут, вены, все такое. Понимаешь?

Илья вскинул брови, тяжело вздохнул и отвернул голову.

– Охуенная история.

Я усмехнулся, махнув на него рукой, мол, что с таким темным вообще говорить.

– Пойдешь со мной?

– Куда именно? – я посмотрел на него, потянувшись.

Илья повернул голову, вскинув брови, посмотрев на меня так, словно я предложил ему кого-нибудь убить.

– Гулять, куда же еще. Не вечно же тебе сидеть здесь, – я присел, глядя на него, и склонил голову в бок. – А то потом обвинишь меня в том, что у тебя начался стокгольмский синдром.

– Вау, а ты все-таки о чем-то да знаешь.

Он щелкнул меня по лбу, фыркнув, и пошел к шкафу. Бросив мне на кровать купленные им же для меня джинсы, он порылся в шкафу еще с минуту и следом бросил свою футболку.

– Задашь вопрос, выбью зубы.

Я пожал плечами, поднялся с кровати, подошел сзади к Илье, беря с полки его трусы и идя за остальными вещами.

– Я устал стирать свои трусы, буду носить твои, – пояснил я, идя уже в ванную. Илья фыркнул вслед, что-то проворчав. Кажется, опять на русском.