Дни в редакции текли медленно и лениво, и, если честно, я понятия не имел, откуда у нас вообще были деньги. Главное было их наличие.

Иногда я даже думал, что я, вообще-то, достоин большего. Я закончил один из самых престижных университетов, был одним из лучших на потоке и, если верить преподавателям, имел просто кучу амбиций и таланта. Уж не знаю, о каком таланте была речь, но спасибо за лесть. Я пришел в «Нью Ньюс» полный надежд на то, что я вытащу только созданную газетенку на уровень «Таймс», если не выше. Но прошло несколько лет, и мне открылась простая истина, которая просто витала в воздухе все эти годы, хоть я ее и не замечал: «соси, Соло». И теперь я тот, кем я являюсь. Нахальный ленивый мудак, страдающий графоманией и несколько завышенным самомнением. Если верить людям, то ко всему этому можно добавить смазливую внешность и отвратительные кудрявые волосы, которые я вынужден каждое утро зализывать, тратя уйму денег на гели для волос.

Одним словом, я и моя жизнь и впрямь сосали. И я испытывал острую потребность хоть в каком-то интересе к ней.

Тем же вечером я встретил на улице того самого парня из старбакса с гитарой и мрачным лицом. Он сидел на скамье в Центральном парке и настраивал гитару. Я встал чуть поодаль, чтобы не привлекать к себе внимание, и вытащил из кармана телефон, бездумно тыкая большим пальцем в экран. Я бросил на него взгляд. Под ногами не лежала шапка или футляр, куда могли бы прохожие бросать деньги. Значит, он просто пришел в парк поиграть? Он ведь с гитарой с самого утра. Не то чтобы я слабый, но мне было бы немного тяжело целый день ходить с таким грузом.

Только тогда, в вечерних сумерках, я смог нормально разглядеть его. Русые волосы, шрам на правом виске, плотно сжатые тонкие губы, накаченные руки, скрытые за длинными рукавами свитера (боже мой, я умираю в куртке, а этот парень чуть ли не по-летнему одевается), возможно, даже выпирающие вены. Хотя, наверное, мне это показалось. Он сосредоточенно настраивал гитару, будто это было делом всей его жизни, а я смотрел на него, продолжая сжимать в руке телефон, вспомнив о нем только в тот момент, когда экран погас.

Парень ушел, так ни разу не сыграв, а я все продолжал стоять, смотря ему вслед и пытаясь понять, ради чего он все это делал.

Я понял, что все чертовски плохо, когда начал снова и снова натыкаться на этого парня на улице. Куда бы я ни пошел, везде был он. Я видел его почти каждый вечер в центральном парке, то и дело замечал его возле метро, галереи, магазина музыкальных инструментов. И в тот момент мне начинало казаться, что он был частью моего сознания, что, конечно же, было бы полной чушью. Я замечал за ним достаточно странные повадки: он любил подолгу смотреть в одну точку, словно она была ответом на все его вопросы, гладил едва ли не каждого проходящего мимо кота и довольно часто что-то бубнил себе под нос. В те же дни, когда он брал с собой гитару, никогда не играл, а просто настраивал ее, сидя где-нибудь в парке или сквере, вызывая у меня недоумение.

Я плохо запомнил его голос и потому хотел услышать снова, поскольку этот парень все меньше походил на местного. Я надеялся по его речи узнать хотя бы из какого штата он переехал. Ни для кого не секрет, что в каждом штате был свой своеобразный акцент. У меня был один знакомый из Техаса, и его акцент периодически резал мне, коренному жителю Нью-Йорка, слух. Не то чтобы я был чувствительным к подобному, но, раз никто из наших общих друзей подобного за ним не замечал, я все же мог предположить, что это что-то вроде моей своеобразной способности. А мой парень, как мне казалось, был уроженцем Айовы или Алабамы. Он явно был северянином, раз спокойно расхаживал в такую погоду в одном свитере и не мерз (по крайней мере, как казалось мне).

Я снова встретил его в старбаксе рано утром. Я, как и обычно, сидел на диване, находящимся практически в центре зала, бездумно листая книгу, купленную за день до этого за полтора доллара в метро. Книга была абсолютно неинтересной, хоть и позиционировала себя как бестселлер. К слову, ничего толкового про этот «бестселлер» от «лучшего автора современности» в интернете я не смог найти. Даже на сайте, на котором постоянно выставлялись отзывы едва ли не к каждому рассказу, промелькнувшем в газете, не было ее страницы. Потому я был искренне рад тому, что то утро мне решил скрасить мой парень. До того момента я так и не дал ему имя, как давал до этого всем, кого встречал больше одного раза, продолжая мысленно просто называть его своим парнем. Не в романтическом, разумеется, смысле. А в том смысле, что, видимо, я был его единственным другом, хоть он об этом и не подозревал.

Он снова долго стоял возле кассы, придерживая рукой футляр для гитары, висящий у него через плечо, и щурился, переминаясь с ноги на ногу. А Моника (Матильда, кажется, заболела, ну, или у нее другая смена), в отличие от своей подруги (я лишь полагал, что они дружат), не говорила ему ни слова, терпеливо ожидая, когда тот скажет хоть что-нибудь. И, честно говоря, я тоже этого ждал. И это случилось.

– Так чем капучино отличается от латте?

Я довольно хмыкнул, опустив взгляд на свой стаканчик с практически допитым латте, стоящим на краю стола. То, что этот парень выбирает то же самое что и я, меня неимоверно радовало, отчего мысленно я поставил галочку напротив пункта «хоть что-то общее».

– Капучино является кофе, а латте – кофейным напитком или кофейным коктейлем. Пропорции «кофе – молоко – молочная пена» в капучино представлены в равных долях, в то время как в латте на одну часть эспрессо приходится две части молока и одна часть молочной пены, – машинально ответила Моника, заставив меня усмехнуться снова. Она без понятия, чем латте отличался от капучино и тоже гуглила, как и я. Этот текст я нашел когда-то на одном сайте, пытаясь понять, какой кофе лучше заказать, и с тех пор удивительным образом помнил его слово в слово. Что, конечно же, странно для человека, которого от вида кофе скоро начнет тошнить. Как, видимо, и моего парня, который демонстративно поморщил нос, поправляя гитару за спиной, и небрежно бросая: «Латте», заставив меня улыбнуться шире, уткнувшись в книгу. В ней Энн снова рассказывала о своей любви к Альфреду своей подруге Долли, и я поспешил избавить себя от этого зрелища, поднимая взгляд на окна впереди меня, за которыми был густой туман.

Я краем глаза наблюдал за тем, как мой парень неторопливо прошел до столика, находящегося прямо возле окна (очень удобно, парнишка, спасибо, что не заставляешь меня вертеть головой в поисках тебя), и опустил на соседнее от себя место гитару. Он несколько секунд рассматривал свой стакан, а я рассматривал его, как ребенок, впервые увидевший салют. Мне была любопытна его реакция, и я даже испытывал некое волнение, будто впереди меня сидел кулинарный критик, от чьего слова зависела судьба моего ресторана.

Он сделал глоток, и мне пришлось опустить голову, натягивая на лицо ворот свитера, чтобы не засмеяться. Такого искреннего отвращения я не видел давно. Наверное, даже мистер Джейсон на меня смотрел с меньшим отвращением, когда я хотел взять у него интервью, но в итоге столкнулся с его секретаршей, которая вылила на мою новую рубашку кофе. Кофе. От кофе одни проблемы.

Со стороны столика, где сидел мой парень, донеслась брань отнюдь не на английском языке, заставив меня навострить уши. Значит, я все-таки не ошибался, и он неместный. Ошибся я только с тем, что он американец. Хотя это все еще не было исключено, ведь каждый мог изучать другие языки. Я когда-то учил немецкий только ради того, чтобы на нем материться. Этот навык мне так ни разу и не пригодился.

– Как вы пьете эту дрянь? – это было единственное, что мне удалось разобрать. Я кашлянул, опуская взгляд в книгу. Энн все еще рассказывала об Альфреде, и я перелистнул страницу, с удивлением обнаруживая, что и она полностью посвящена болтовне глупой девицы. Более того, этому были посвящены и следующие три страницы, которые вовсе отбили у меня все желание дочитывать этот «бестселлер». Я поднял взгляд от книги, откинулся на спину и склонил голову на бок, продолжая следить за парнем возле окна. Он явно через силу пил свой латте, морща нос и то и дело что-то ворча вполголоса на языке, который я все никак не мог разобрать.