Я посмотрел на свое отражение в зеркале над раковиной, закрыв за собой дверь. Гель для волос Илья мне так и не купил, и я постоянно ходил кудрявым. По правде говоря, я только обратил внимание на то, что кудряшки не так уж сильно и вились. Да и шрамы на руках не так уж ужасно выделялись. И я к тому же не так плохо выглядел.

Как, однако, хорошее настроение на мою самооценку влияет.

– Слушай, ты такую херню пишешь.

Я чуть не поскользнулся, слишком резко повернув голову, отчего в шее неприятно потянуло. Прижав пальцы к больному месту и начав его массировать, прошипел:

– Какого хрена? Ты ведь знаешь, что я моюсь.

– Да что я у тебя там не видел, – он отмахнулся, отодвигая дверцу душевой кабинки, продолжая смотреть на страницы «Нью Ньюс» в своих руках. – Серьезно, ты вообще сам понимаешь, что ты пишешь?

Я фыркнул, отвернув голову, и продолжил смывать с нее пену, делая вид, что абсолютно не заинтересован в том, что он говорил.

– Ты точно смотрел фильм, о котором писал? – я усилил напор воды. – Тут же просто одно предложение разными словами, у тебя редактор без мозгов совсем, что ли? – я подставил лицо воде, не желая слушать Курякина. Не то чтобы мне было обидно за свою статью, которую я, впрочем, и впрямь писал для «лишь бы было». Просто слушать ворчание Ильи это не самая приятная вещь. Особенно когда ты моешься.

– Вот сам послушай: «..и вцелом создается впечатление, что создатели снимали фильм исключительно для того, чтобы получить побольше де…», – я направил струю душа прямо на газету. Илья поднял взгляд, вскинув бровь. – Ты совсем дикий, что ли?

Я фыркнул, отвернув голову и повесив шланг обрано, смывая пену с плеч. Илья что-то ворчал за спиной, наверное, возмущался из-за того, что я испортил единственную вещь, которая как-то развлекала его в тот момент.

Когда я вышел из душа, Илья все еще был в ванной. Сидел на стиральной машине, листая остатки газеты. Скорее всего, сейчас он читал статью на седьмой. Эта страница обычно принадлежала Дакоте, пишущей преимущественно о событиях в городе вроде починки дорог или открытии нового кафе. Он даже не поднял взгляд, продолжая читать и хмуриться, порой почесывая себя за ухом. Я заглянул в газету, натягивая на себя трусы. Нет, не угадал. Это была страница с гороскопами. Я поднял на него взгляд.

– ..Львов на этой неделе ждет неожиданный сюрприз. Будьте готовы к любой выходке ваших близких. От них зависит, будет ли ваш сюрприз положительным или нет, – он поднял взгляд. – Скажи, кто у вас составляет гороскопы? У вас все в редакции одно и то же разными словами пишут? Это ваша фишка?

– Еще одно слово, и…

– Выбьешь мне зубы? Это моя фишка.

– Засуну тебе трусы в рот.

– Ну да, эта участь пострашнее.

Я отвернулся, скрыв улыбку, и надел джинсы, посмотрев на себя в зеркало снова.

– А про Рыб что пишут?

– А ты Рыба?

– Нет, просто так попросил, – я облокотился бедром о стиральную машину, поставил подбородок ему на плечо и посмотрел на страницу газеты.

– Рыбы на этой неделе должны быть осторожны, потому что могут получить по шее от Львов.

– Вообще-то здесь написано…

– Льву лучше знать.

– О, ну раз ты так говоришь, – усмехнулся, отступив от него и натянув футболку. В гороскопе была написана банальщина: большая удача и здоровье. Такое писали через каждые две недели, надеясь, что это все равно не прочтут.

– Пошли, лев, пока твоя рыба не уплыла в одинокое плавание по Нью-Йорку.

Илья спрыгнул со стиральной машины, выходя следом в коридор.

Конец июля выдался на удивление холодным. Такая погода не покидала город уже с самого мая. Я шел немного позади Ильи, говорящего то на русском, то на английском. Кажется, он пытался объяснить мне что-то о своем родном языке, но я, если честно, абсолютно его не слушал. В отличие от него я, как обычно, мерз. Мерз бы и дальше, если бы Илья не решил, что моя возможная смерть от переохлаждения это не лучшее, что могло случиться в этот день, и великодушно не отдал свою куртку. Коричневый кожзам, но жаловаться не приходилось. Илья шел, кажется, в том же свитере, который был на нем в тот день, когда я впервые его увидел. Черный, с высоким горлом, закрывающим его шею.

– Эй, большевик, – он посмотрел на меня через плечо, явно будучи недовольным тем, что я прервал его негромкий монолог на двух языках сразу. – Я думал, ты гуляешь где-то еще, кроме Центрального парка. В смысле, здесь изучать-то нечего.

– Ты здесь с рождения. А я всего несколько лет. Замечаешь разницу? – я пожал плечами. – Тем более, за день его точно не обойдешь. И с чего ты взял, что я хожу только здесь?

– У меня интуиция хорошая. И логика развита, – я посмотрел на него, пожимая плечами. По утрам в Центральном парке не так много людей. Даже если учесть, что на часах уже почти полдень и на календаре июль. В основном это были школьники и студенты (к слову, долго здесь не задерживающиеся, видимо, из-за погоды) и офисные рабочие из ближайших многоэтажек, у которых был обеденный перерыв. И парочка таких же зевак как мы.

Илья фыркнул, сворачивая в сторону пруда. Я за ним.

– Просто ты зажравшийся нью-йоркец, который привык вообще ко всему.

– А ты московский зануда, я же ничего не говорю.

Илья посмотрел через плечо, вскинув брови.

– Откуда знаешь?

– О чем именно? О том, что ты зануда? Ну, ты бы хоть раз себя послушал, – я поднял плечо, потершись о него носом, и косо посмотрел на Курякина, остановившегося в паре метров от воды.

– Я вроде не говорил тебе, где я вырос.

– А я уже говорил, что у меня хорошая интуиция, – я перевел взгляд на проплывающую за спиной Ильи утку, явно ожидающую, когда ей подбросят хлеба. Вообще-то, уток я здесь уже давно не видел. Наверное, с того самого момента, когда какой-то придурок пришел и перестрелял их всех. Не помню точно, сидит ли он до сих пор в тюрьме или все же откупился приличной суммой.

– Или ты врешь хорошо.

В десятку, большевик.

Я подошел к воде, пожав плечами снова и посмотрев на Илью.

– Значит, ты все-таки москвич? – он кивнул, скрестив руки на груди. – И как там?

– Нормально, – он подошел сзади, положив ладонь мне на плечо, заставив обернуться. – Ты не врешь мне?

– А требуется? – я окинул его взглядом, заметив, что его уголки рта дрожат, вот-вот грозясь превратиться в улыбку. Не скажу, что самую ласковую, судя по огоньку в глазах.

– И ты доверяешь мне?

– Что за вопросы?

Он положил обе руки мне на плечи и легко (видимо, только по его меркам) толкнул вперед. Не удержав равновесия больше от неожиданности, чем от силы толчка, я оказался в воде. Сообразить я не успел. Секунда, за которую я мог ухватиться за рукав Курякина и потащить его за собой, была упущена, и мне оставалось только сидеть в воде, хмуро глядя на него исподлобья.

– Очень смешно. И очень по-взрослому, – я поднялся на ноги, отряхиваясь и фырча, надеясь, что в парке найдется место, где можно будет высушить задницу. Отряхнув штаны, я посмотрел на Илью, зажимающего рот ладонью и мелко трясущегося. Он никогда не показывал, как он улыбался, а каждый раз, начиная смеяться, отворачивал голову или закрывал ее чем-нибудь.

– Мудак, – отказываться от своей идеи я не собирался. Схватив его за обе руки, я резко дернул его на себя, но, как обычно, не успел отступить в сторону, отправившись под воду снова. Только теперь не в одиночестве.

Илья фырчал, отряхивался, звучно матерясь на русском. Схватил меня за шкирку и потащил быстрее к берегу, говоря уже на понятном мне английском:

– Ты совсем уже, Соло? Тут плавать запрещено, а ты меня в воду тащишь.

– Ты первый начал, – оказавшись на берегу, я снял с себя куртку, отряхивая ее. В кроссовках неприятно хлюпало. – Мудак, господи.

Илья снова фыркнул, выжимая штанины джинс и оглядываясь по сторонам.

– Ты не знаешь, где здесь туалет?

– Живу недалеко, пошли, – я накинул мокрую куртку на спину и, стараясь игнорировать влагу в кроссовках, широким шагом направился в сторону метро. Из Центрального парка ехать до моей квартиры всего пару станций.