Уильям. Это был мой брат, Питер Смит. Это Питер покинул нас. Сунул пистолет себе в глотку и нажал на спусковой крючок.

Томас (будто вдруг преисполнившись равнодушия). Я только что закончил посвященную тебе элегию. Теперь она будет для Питера. Я должен прямо сейчас сделать пояснительную приписку. (Пишет.) «По счастью, вышло недоразумение: как мне стало известно из первых рук, погиб Питер».

Уильям. Он менее дорог тебе, чем я?

Томас. Нет.

Уильям. Почему тогда ты пишешь: «По счастью…»?

Томас.По счастью, ты не привидение. По счастью, ты остаешься со мной. Кроме того: мои мысли неизбежно должны теперь перестроиться. Где прежде была свинцовая тоска, там теперь радость. Однако в другом месте моего мозга, также проникнутом любовью, образовалась внезапная пустота. Как если бы я рассматривал красивый пластический образ — я действительно созерцаю его в себе — человеческую грудь, на которую мог бы преклонить свою непутевую голову — и внезапно половина этой груди оказалась бы вырезанной — и мои дрожащие губы соприкоснулись бы с ошметками обнаженных мышц… Забудь: это сравнение — думаю, слишком туманное — все равно ничего не выразит.

Уильям. Я хочу остаться твоим другом.

Томас. Стихи принадлежат ему — по такому же праву, по какому могли бы принадлежать тебе.

Уильям (подойдя к Томасу сзади, обнимает его). Ты не можешь плакать. Или слезы уже пролились? Чем мне тебя утешить?

Томас. Расскажи, как все произошло. Я должен узнать это; только потом шлюзы моих чувств откроются.

Уильям. Между Питером и нашим отцом вспыхнула ссора. Отец упрекал брата в изменении образа жизни, в дружбе с тобой; дескать, вы занимаетесь всяким непотребством, промискуитетом самого отвратного свойства…

Томас. Откуда он может знать —

Уильям. Девица, мисс Сингер, явившись к отцу, заявила: она, дескать, находится в интересном положении и непременно должна выйти замуж. Оказалось, она сама не знает, кто ввергнул ее в такую беду: то ли ты, то ли Питер. В любом случае, вы трое все делали сообща. Она решила предпочесть сына пивовара начинающему писцу.

Томас. Она знает: ученик Колстонской школы не имеет права жениться.

Уильям. Отец прогнал ее. А после жестко поговорил с Питером, потребовал, чтобы тот порвал отношения с тобой: ты, дескать, — негодяй, сводник, воплощение низости.

Томас. Он набросал мой теневой портрет.

Уильям. Питер ему не ответил. Он просто прошел в свою комнату, заперся и застрелился.

Томас. Кто-то услышал выстрел?

Уильям. Никто не услышал.

Томас. Питер умер сразу?

Уильям. Неизвестно. Его нашли лежащим у порога. Он, очевидно, еще успел добраться туда, хотел открыть дверь.

Томас. Что происходило после того, как его нашли?

Уильям. Отец поднял мертвого, положил изуродованную окровавленную голову себе на колени, поцеловал покрытые запекшейся кровью губы. Мы поняли, что он очень любил Питера.

Томас. Любил?.. Он его уничтожил.

Уильям. Я думаю, причиной всему была гордость Питера.

Томас. Наше совместное отщепенчество — наше яростное своеволие!

Уильям. Брат Ричард, между тем, привел своего учителя — хирурга Джона Таунсенда. Отец поговорил с врачом. Потом они оба обсудили это дело с викарием Темпл-черч. Питера похоронят в крипте под хором церкви.

Томас. Возможно ли? Самоубийцу?

Уильям. Без торжественных обрядов, но с такой вот чрезвычайной привилегией.

Томас. Я хочу его видеть!

Уильям. Его голова… Ты вряд ли его узнаешь.

Томас. Я узнаю тело. Как он одет?

Уильям. Отец завернул его в саван. Гроб из дубовой древесины будет иметь свинцовый вкладыш, а сверху его запаяют. Ты больше не дотронешься до Питера.

Томас. Я хочу попасть в эту крипту —

Уильям (с внезапной решимостью). Дай пистолет!

Томас. Он мне его подарил.

Уильям. Я сохраню его для тебя.

Томас (без колебаний протягивает ему оружие). Почему ты пришел сюда, если Питеру общаться со мной запретили?

Уильям. Отец не хотел накликать второе самоубийство.

Томас. С тобой, значит, дело обстоит так?

Уильям. Сам не знаю, на что я способен. Я только решил, что остаюсь твоим другом. Это я и сказал отцу. Он с удивлением взглянул на меня; лицо его вздрогнуло; наконец он сказал: «Ничего больше не могу…»

Томас. Он не понимает возвышенного величия твоей незлобивой души.

Уильям. Под конец и Ричард призвал меня к ответу. У него внезапно появилось много идей. Мол, общество «барабанщиков» нужно распустить — хотя бы для того, чтобы не подвергать его членов опасности. Потом, лично ему осточертела перевозбужденная деятельность незрелых юнцов: неправильно понятая актерская игра, бессмысленные мишурные наряды. Поцелуи на сцене — всего лишь шатких подмостках — имеют привкус похоти, искусство же они убивают фальшивым пафосом. Он может лишь пожалеть, что иногда тайком приводил тебя в анатомический институт Джона Таунсенда: ты, по его словам, испытывал интерес лишь к атрибутам мясницкого ремесла — грубой картине человеческих мышц и органов, — тогда как высшие познания от тебя ускользали.

Томас. Ричард Смит, видно, уже ощущает себя зрелым мужем? Он, значит, и впредь, желая со временем стать великим врачом, будет отпиливать верх черепной коробки сотням умерших бедняков — чтобы заглянуть им в мозг. Однако о мыслях, которые мыслятся внутри черепа, он ничего не узнает; больше того — поостережется что-то узнать. Ведь бедности по вкусу бунтарство.

Ричард Филлипс (входит). Юный Уильям Смит здесь? Тогда ты, Томас, наверняка знаешь больше, чем гильдия могильщиков. Значит, это и есть третий брат, улизнувший из дому, — собственной персоной. Однако не будем об этом… Добрый день, юный господин Смит! А тот, скончавшийся, обретет вечный покой в крипте под хором (как ни удивительно), — вместе с другими достопочтенными покойниками.

Томас. Я хочу спуститься к нему в склеп.

Филлипс. Что ты сказал?

Томас. Когда его отнесут вниз, я хочу спуститься к нему.

Филлипс. Над спуском тотчас опять водрузят тяжелую плиту.

Томас. Но это ведь будут делать подмастерья, которых ты знаешь?

Филлипс. Конечно, мы знаем друг друга.

Томас. Так дай им чаевые. Скажи, чтобы они спустили меня вниз и повременили с работой, пока я не выберусь на поверхность.

Филлипс. Необычная просьба. Впрочем, это можно устроить. Только учти, что дело будет происходить ночью. Место, само по себе, довольно жуткое. Кругом запыленные гробы. Я бы тебе не советовал…

Томас. Если хочешь мне добра, помоги.

Филлипс. Ты, надеюсь, не станешь разыгрывать в склепе историю Ромео и Джульетты?

Уильям (показывает пистолет). Оружие я у него забрал.

Томас. Я хотел бы выплакаться — вот и все содержание моей пьесы.

Филлипс. Тогда предлагаю, чтоб мы обговорили детали, пока еще светло.

Джон Ламберт. Ничего я не понимаю, ничего — ничего из того, что будто бы входит в твои намерения. Ты вытворяешь такое, за что не сможешь ответить ни на земле, ни на небесах. Не воображай, будто ты обладаешь повышенной ценностью — только потому, что умеешь штамповать стишки и, не испытывая головокружения, взбираться на башни, как про тебя рассказывают. Ты всего лишь непоседливый, упрямый, неприятный тип — в лучшем случае душевнобольной. Репутация твоя на удивление плохая: обвинить тебя в распутстве — значит сказать слишком мало. Ты лгун и вор, и это истинная правда. Ты вырезал из фолиантов отдельные пергаментные листы.