Дома разглядела, что полосы не симметричные, что сочетание цветов куда сложнее и приятнее для глаз, чем рубашка Якова. Чистые листы в клетку манили, истосковалась по письму.

С чего начать? С конца? А, может, о Николае? С последней встречи. Как он выглядел тогда? Всплыло мертвое лицо: желтое, восковое, усохшее. Как у Блока, - подумала она.

Нос, губы, прищур глаз, даже уши - все помнит по отдельности, но в портрет не складываются. У Миши была фотография отца и сына Гольбергов.

Люба лежала на диване с влажным полотенцем на лбу, с трудом поднялась и достала из ящика стола альбом: вот Миша - студент, вот поход, еще поход, у костра, на вершине горы, - нужной фотографии не было.

Решила писать в произвольной форме, что вспомнит, не соблюдая хронологии. Но так и не смогла написать ни строчки.

Разболелась голова, прилегла и проснулась от злых голосов за стенкой, так о Блоке не спорят. Люба почти кричала: "Почему она тебя зовет постоянно? Ведь ты женатый. Разведись сначала, а потом заводи новые отношения".

Резкий голос сына, Любин визг, рыдания, наконец, наступила тишина. Софья попыталась расслабиться, но тишина за стеной пугала неизбежностью взрыва - истерики.

Кто-то вышел, хлопнула дверь в прихожей. Люба стала часто уходить вечерами, набирать на компьютере написанный Мишей текст. Письма соратникам, - поясняла Люба, Софья хотела добавить "по борьбе", но останавливалась. Ничего лишнего, коротко: вопрос - ответ, и поддакивать, не забывать, что по минному полю ходит. Кому-то надо быть сапером.

Неустроенная жизнь лишена уюта, она вязла в неопределенности, и даже незыблемое, как дата рождения, подвергалось сомнению, как докажешь, если сын тебе не верит.

Но ведь не параллельно существуют, а пересеклись в одной точке по конкретному адресу. Алмаз превратился в пластилин, пружина утратила упругость, вязкая среда затянула как топь на болоте. Для противостояния нет ничего конкретного: сын готовится спасать человечество, разве с этим поспоришь. Даже если она начнет спорить, доказывать, навредит только себе. Обвинят в зловредности, в старческом слабоумии.

Думала, сын как каменная стена, увы, даже не подушка безопасности. Ткни, и воздушный шарик лопнет.

Выстраиваешь, обкладываешь, защищаешься, как умеешь, сын вырастает, и понимаешь, все это не нужно было. Но, увы, сил уже ни на что не осталось, даже на то, чтобы отреагировать на запретительный красный свет и предостерегающий вой сирены. У сына новая женщина, а Люба и мать только мешают. История повторяется, когда в очередной раз Николай влюблялся, виновата была она, его жена. И пиши - не пиши, вспоминай - не вспоминай - замкнутый круг. В этом круге она и сын, разница лишь в возрасте. Сын еще молод, живет надеждой, а ей нужна надежность. Символ надежды - ворона, надежности - маленькая синичка, - такое несовпадение.

Неплохо бы иметь частотный словарь слов для разных поколений, чтобы находить общий язык.

***

С утра болела голова. В закутке душно, немного помогало, когда она открывала двери, в прихожую и на лестничную площадку, не снимая цепочки, но кто-то под утро их закрывал.

Миша ушел. Невестка долго не выходила. Софья решила ее дождаться на кухне. Наконец, та вышла с опухшим от сна лицом. Тихо поздоровалась, налила воды из чайника и стала жадно пить.

Софья не удержалась:

- Что ж ты его ревнуешь? Ведь по вере он всех любит. Логика - слабое место у верующих.

- Миша самый праведный. Он все делает для спасения нашей семьи и вас тоже. А вы не понимаете, - что же ты тогда воешь по ночам, спасителю спать не даешь? - подумала, но не сказала. Невестка пристально смотрела в угол за газовой плитой, - Вы что-то сказали? я задумалась. Миша изменился ко мне, и я страдаю.

- Зачем же так? С мужчинами случается часто. Пока ухаживают, одно, а женятся - другое. Ты не переживай, со всеми такое случается.

- И с вами?

- И со мной тоже. Мишин отец в последние годы совместной жизни говорил: "Что для счастья нужно? Чтобы выпить и закусить. И чтобы баба понимала".

- Но ведь это ужасно.

* * *

Люба надолго заняла ванную, пришлось ждать. Пока выбралась на пляж, возвращалась с моря позже обычного. Было душно, даже в тени, горячий воздух обжигал ноги. Голову нагрело, и шляпа не помогала, под ногами качался тротуар. Асфальт растрескался, местами вспучен, местами провалы, кое-где вылезли корни деревьев. До дома близко, но не дойти.

Свернула к остановке и в ожидании троллейбуса спряталась под пластиковым козырьком, окрасившим бледные лица в зеленый цвет, - как будто попала к инопланетянам. С трудом дождалась троллейбуса, на следующей остановке вышла.

Открыла металлическую дверь подъезда и услышала громкие голоса: высокий нервный - женский, глухой гудящий - мужской и дребезжащий - старческий, перебивали друг друга, видимо, ссорились.

На одной двери появился висячий замок, за другой - тихо, непонятно, где поселились эти люди. Она поднималась по ступеням и пыталась понять, откуда доносятся голоса.

Дома в прихожей посмотрела в зеркало и увидела старое лицо с сетью морщин на щеках, а ведь утром кожа была гладкой, собственное отражение вполне устраивало.

Закрылась в своей каморке и услышала мирные голоса Любы и Миши, как протяжное пение дуэтом по дороге в рай, где, как известно, поют только птички - ясные и чистые звуки, услаждающие слух.

Ночью проснулась от выстрела. Сын убил жену? Нет, слава богу, Люба говорила нервным голосом: "Проснись же, лампочка в туалете взорвалась, света нет".

То ли сон, то ли явь, чьи-то шаги, появилась узкая полоса света - зажглась лампочка в прихожей, уже засыпая, услышала, как сын сказал: "Перепады напряжения не просто так, темная энергия накопилась, поэтому и лампочку разорвало".

Утром что-то изменилось, посторонние звуки, шаги по коридору, мимо ее двери, туда - обратно, не Любины. Соседи? Но зачем им так ходить?

На кухне заскрипел пол. Звякнула ложка, что-то упало, - наверное, сын. Люба осторожная, у нее ничего не падает, лишь раздается стук дверцы холодильника. Что-то доставала, пристально разглядывала, ставила на место, доставала другое, ставила на место. Потом доставала то, что уже поставила обратно. Так могло продолжаться долго при скудном выборе еды: рис, морковь, капуста, редко молоко, иногда варенье, лед в морозилке. Так и уходила в комнату, ни на что не решившись. Боялась, что отравят?

Шаги приближались, сын остановился, она замерла в ожидании, шаги удалились. Хочет с ней о чем-то поговорить. Резко поднялась, перед глазами поплыли черные мушки, накинула халат и, шатаясь, прошла в ванную, привела себя в порядок, прислушалась: сын на кухне. Он кивнул, но на нее не смотрел, мелко резал капусту, - готовил салат для Любы.

Она заворожено смотрела на процесс, не сразу дошло, что он сказал: "Григорий Григорьевич приехал, хочет встретиться с тобой. Номер телефона записан. Вон, на листе". Она увидела на обрывке в клетку ряд красных цифр. Сердце часто забилось, кровь прилила к щекам, закружилась голова.

Сын все резал капусту, превратив ее в куб, который уменьшался на глазах.

- Что ему передать? - спросил он.

Лицо скрыто, слишком низко склонился над столом, ритмично стуча ножом, сколько можно, только кочерыжка осталась.

- Мелко режешь, будто у Любы зубов нет, - не выдержала она.

- Ей так нравится, - сын поднял голову и посмотрел на нее.

Что он знает? Отвела взгляд, зачем оправдываться, жила как могла, не герой, думала больше о себе. Как и все. Как и он, и другие. Любила одного, потом другого, - кто безгрешен, пусть бросит камень.

Бросила в сына:

- Ничего не имею против, не мое дело, ты волен жить, с кем хочешь, но я так понимаю, что ты женился, потому что она Любовь Дмитриевна. Без любви нельзя вступать в брак, поэтому вы ссоритесь. Ты не любишь Любу, - тихо сказала она, косясь на дверь.