Так близко еще не видела невестку. Вблизи ее внешность выигрывала, даже хороша: ровная бледность лица, глаза запавшие, но сегодня блестят, на тонких губах помада. Волосы, она их распустила, оказались густыми с рыжеватым натуральным оттенком. Худоба не болезненная, есть и грудь, и талия, и крутая линия бедер. Подавать себя не умеет, а так все на месте.

Люба почувствовала изучающий взгляд, попыталась встать, Софья придержала ее за руку.

- Мне тут так одиноко, пока лето - хожу на море, но зимой будет тоскливо. Ты раньше, до Миши, была замужем? - неожиданно спросила она.

- Нет, - Люба удивленно подняла брови, - нет, ни разу, - она затрясла головой, - Мне хорошо было с родителями, когда папа был живой, я не рвалась замуж. Конечно, у меня были увлечения, - она помолчала, - одно, была любовь, но я ведь не молоденькая вышла замуж за Мишу.

- Да, да, все правильно, это хорошо. Он был поэтом?

- Почему? Нет, - она смутилась.

- Любовь - это всегда хорошо, украшает жизнь, в старости приятно будет вспомнить.

- У меня есть брат, он старше на двадцать лет, мы с ним никогда не дружили. Когда я родилась, он женился и ушел жить к жене. Учиться не хотел, папа был недоволен.

- Разница в двадцать лет как разные эпохи, мир меняется быстро.

- Я пыталась найти с ним общий язык, когда умерла его жена. Нам с мамой нужна была его помощь, но он отказался. Нет, прямо не говорил, но когда я приходила к нему, нес такую чушь, - она помолчала и добавила: - Мы с ним разные.

- Он стихи пишет?

- Что? Нет. Он неверующий, мечтает вернуться в Советский Союз.

- Да, я знаю таких, все ищут потерянный рай.

- Занялся нашей родословной, нашел, что мы прямые потомки того самого Дмитрия Ивановича Менделеева. Нашего папу звали Дмитрий Иванович, по матери он Корнилов. Фамилия от Корнильевой, матери Менделеева, через мужчин дошла до бабушки.

- Имя неважно, фамилия важнее.

- Не скажите. По папиной линии мальчиков называли Иванами и Дмитриями. Мой брат, как и папа, Дмитрий, мама не захотела его Иваном назвать. Фамилия не Корнильевы, а Корниловы, понятно почему: после революции нельзя было носить фамилию старинного рода сибирских купцов. Могли без суда и следствия повесить на фонарном столбе. Мы же прямые потомки, могли быть Менделеевыми. Но с такой фамилией в Советское время жить было бы трудно.

- Почему? Таблицу Менделеева никто не отменял.

- Ой, там все сложно, ведь еще есть другие претенденты, лучше не связываться, лучше тихо сидеть и не высовываться. Слишком много претендентов на наследство.

- Какое наследство у Менделеевых?

- Не скажите, Любовь Дмитриевна с Александром жила в его имении.

- Любовь Дмитриевна? Ведь ты тоже Любовь Дмитриевна.

- Получается так.

Софье не нравился разговор, никакой логики, ее подташнивало, кружилась голова. Но не хотелось, чтобы Люба уходила, и она попросила:

- Расскажи о своих родителях, какие они были?

- Папу помню старым, он все дремал в кресле на балконе. Я даже помню его свитер, в желтых и коричневых полосах, мама связала. Ни за что не соглашался на новый, хотя мама ругалась, что подумают соседи, ходишь с рваными локтями. У папы была большая голова и нос с горбинкой, брат все хотел отыскать родственников с Кавказа, может, и нашел. Я помню у папы белоснежные, легкие как пух волосы, у младенцев такие. Так ведь он и был младенец, почти слепой и глухой, но глухота избирательная: не слышал маму, я разговаривала с ним, не напрягаясь. Хотел, чтобы я училась, говорил, когда выйдешь замуж за недоумка, учиться будет некогда. Представляете? Мне нравилось его слушать, и я любила гулять с ним по сосновому леску недалеко от дома. Сосны посадили солдаты воинской части еще до моего рождения. Но сейчас там высокие заборы, а лесок вырубили, одни пеньки торчат. Ни взрослых, ни детей, - мертвый город.

- Да, я заметила, контраст нищеты и роскоши в городе угнетает.

- Вы знаете, я ведь посещала психологические тренинги, Миша не знает, для него это сатанинское занятие, - сказала Люба.

- Я тоже их посещала, нас, учителей, даже обязывали.

- Мише разве объяснишь. Ой, заболталась, столько дел, - она резко поднялась и ушла.

Идти на пляж уже поздно, солнце в зените, решила записаться в библиотеку по загранпаспорту, давно хотела.

Библиотека недалеко, в полуподвале одной из пятиэтажек, ряд этих хрущевок перпендикулярен дороге. На доме у самой дороги висела яркая вывеска: "Клуб "Романтики", в подвале следующего дома оказалось пивное заведение "Ассоль", ощущался сильный запах алкоголя. Наконец, пройдя почту и обувную мастерскую, нашла вывеску: "Бiблiотека". Спустилась вниз: в сумеречном помещении с запахом сырости, на фоне стеллажей с книгами, в сарафане с обнаженными плечами и в пляжной обуви, стояла молодая черноволосая женщина с губами вамп, усиливающими бледность и худобу лица. Она эмоционально повествовала белокожей и беловолосой толстухе, обтянутой синтетикой в мелкую полоску, в изящных Золушкиных туфельках на тонюсеньких каблучках. Черноволосая возмущалась зарплатой: кто за такие гроши херачиться будет кроме нее, дуры. Ведь говорила мать, выходить замуж за плавающего в загранку, нет же, наслушалась, что и в городе можно хорошо зарабатывать. Только на стройке, но у него высшее образование, он не пойдет. Там, где можно что-то взять, вор на воре сидит. А тут что взять? Она махнула рукой в сторону стеллажей с книгами.

Толстуха в неустойчивых туфельках держалась прочно благодаря весу. Пусть пол провалится, она не сдвинется с места.

Софья терпеливо ждала, когда обратят на нее внимание, но разговор затянулся, теперь хотела высказаться толстуха: деньги что, если он все пропивает, и загранка не поможет.

Худая начала повторять монолог, но увидела Софью и раздраженно спросила "Что вы хотите?"

Софья постаралась как можно приветливее объяснить, что хотела бы записаться, но зачем-то стала рассказывать, что вот, переехала сюда, сама учительница литературы, естественно, русской, специально подчеркнула, знала, что украинцев в этом украинском городе не любят.

Черноволосая никак не реагировала, толстуха не уходила, им хотелось поговорить.

Софье стало неловко от подобострастной навязчивости, так хотела им понравиться.

- Выбирайте, - черноволосая кивнула на стеллажи.

Стройные ряды русской классики, зарубежная литература по странам, на украинском - две нижних полки. Рука не потянулась ни к чему, да и желания приходить сюда не было.

Но вместо того, чтобы уйти, топталась на месте, женщины продолжали разговор, и когда худая обратила на нее внимание, стала оправдываться, что летом серьезная литература не читается, слышали бы ее ученики, пожалуй, придет в другой раз,

- Детективы есть, - худая кивнула на стол, заваленный потрепанными книгами.

Софья поспешила к выходу.

На остановке что-то привлекло ее в витрине киоска союзпечати, сначала не поняла, что именно, взгляд остановился на общей тетради в клеенчатой обложке с бело-сине-черными полосами расцветки любимой рубашки Якова. Он приобрел ее давным-давно, и доставал из шкафа перед праздниками, не обращая внимания на ее ворчание: мрачнее только черный цвет. А еще художник, да хоть красная, но яркая, праздничная.

Вот что нужно - толстую тетрадь для дневника, описать свою жизнь, для сына, не оправдываясь, не обеляя себя, предельно честно. Он уже взрослый, имеет право знать правду. Да и что она еще умеет - только читать и писать.

Но посмотрела на цену, дорого. К киоску подошел мужчина, заторопилась, достала кошелек, мужчина отошел, а она долго считала гривны.

- Мне, пожалуйста, вот эту тетрадь, в яркой обложке.

- Эту? - продавец ткнула в обложку с медвежонком из мультика.

Когда поняла, чего хотела Софья, молча подала, отсчитала сдачу и погрузилась в чтение газеты.