Когда за стариком и адъютантом закрылась дверь, фельдмаршал сел за стол и пододвинул к себе карту можайского рубежа обороны, на которой линия фронта 4-й полевой немецкой армии и противостоящей ей 5-й армии русских была изображена черной и красной ломаными линиями. Правая сторона на карте была абсолютно чистой. Левая сторона, где дислоцировались немецкие войска, в некоторых местах имела карандашные пометки. Значение этих пометок фельдмаршалу было непонятно.

Фельдмаршал жестом дал знать Блюментриту, что пока вопросы будет задавать он, на что генерал в знак согласия кивнул.

— Что за знаки нанесены вот здесь и здесь? — Фельдмаршал пальцем показал на карте места с карандашными пометками.

— Не знаю. Это сделано не моей рукой.

— А чьей же?

— Не знаю.

— Разведчик Богров, тебя взяли в то самое время, когда ты со своими двумя разведчиками засекал огневые точки и расположение наших артиллерийских батарей. Нам это ясно. Планы вашей разведки провалились. Теперь мы будем по твоим показаниям отмечать на карте расположение подразделений и огневых средств противника. Начну с главного вопроса, уже заданного тебе генералом: покажи на карте расположение командного пункта полковника Полосухина.

Богров ухмыльнулся. Взгляд его скользнул по дверце сейфа, за которой лежала противотанковая граната, готовая к бою, с вставленным взрывателем. Богров постоянно помнил, что дверца сейфа, в замок которой был вставлен ключ, была не закрыта. Она, эта не закрытая на замок дверца, притягивала его к себе, как магнит. Богров с тоской подумал: «Если бы были развязаны руки… Королевский удар правой, прямым в подбородок — и фельдмаршал в нокауте. На все это нужно полторы секунды. Еще две секунды на то, чтобы перевернуть вправо стол, стоящий между мной и сейфом, две секунды на то, чтобы сделать два шага к сейфу и открыть дверцу. Секунда на то, чтобы взять из него гранату и выдернуть кольцо взрывателя. Все равно от смерти не уйти. А то еще, чего доброго, пропустят через пытки. Руки… Руки… Как же хорошо служили вы мне всю жизнь… У станка… На ринге… Хорошо служили… Сам Королев хвалил мои руки. Градополов советовал, как лучше наращивать в них силу и оберегать их от травм… Неужели вы не послужите мне напоследок?..»

— Что же вы молчите? Покажите на карте расположение командного пункта командира вашей дивизии полковника Полосухина. Это зачтется вам при решении вашей судьбы.

— Вам даже известна фамилия командира нашей дивизии?

— Нам многое что известно, но это уже не ваша забота.

Богров послал фельдмаршалу весьма вялую улыбку:

— Чем же прикажете показывать? Носом? — И снова разбитые губы пленного искривились в язвительной улыбке. — Офицеры-штабисты из корпуса генерала Штумме так постарались разбить мне его, что он до сих пор кровоточит. И потом, у меня условие: если вы примете его — может быть, я покажу вам на карте, где находится командный пункт комдива Полосухина. Может быть, и еще кое-что покажу. При одном условии…

— Каком же? — Фельдмаршал жестом дал понять писарю, чтобы тот на время прекратил запись протокола допроса.

— Если вы мне, советскому разведчику, сохраните жизнь.

— Я обещаю сохранить вам жизнь, если вы покажете на карте точное расположение командного пункта командира дивизии полковника Полосухина, а также расположение огневых средств дивизий, которые вам известны.

— Мне нужна гарантия вашему обещанию.

— Какую вы хотели бы иметь гарантию? — Фельдмаршал внимательно следил за выражением лица пленного. Ему было непонятно такое резкое изменение в поведении пленного: всего несколько минут назад он заявлял, что готов биться за Родину до последней капли крови, называл переводчика продажным немецким холуем — и вдруг… Готов показать место расположения командного пункта дивизии полковника Полосухина. И даже еще кое-что.

— Слово фельдмаршала германской армии.

— Я хочу, чтобы вы произнесли эти слова в присутствии наших офицеров и солдат.

— Я даю вам слово фельдмаршала германской армии, что ваша жизнь будет сохранена, если вы сообщите то, что вам известно. Но меня к тому же интересует не относящийся прямо к нашему главному разговору вопрос: что явилось причиной такой резкой перемены в вашем поведении?

Долго не мог ответить на этот вопрос пленный. Он стоял низко опустив голову, стоял так до тех пор, пока зычный бас генерала Блюментрита не вывел его из этого состояния:

— Что же вы молчите? Вам задан вопрос.

— Я хочу жить… — еле слышно ответил Богров. — Я очень устал…

— От чего вы устали? — откуда-то издалека донесся до Богрова голос Блюментрита.

— От войны… От зверских холодов… В октябре я выходил из вяземского котла. Если бы вы только знали, что это такое — вяземский котел. Он снится мне по ночам. Если признаться честно, то я уже почти не верю, что мы выстоим. — Медленно подняв голову, Богров остановил усталый взгляд на погонах фельдмаршала. — Развяжите мне руки и дайте мне карандаш. Я сделаю то, что вы от меня ждете. К тому же вы дали слово фельдмаршала.

Командующий окинул взглядом вооруженных часовых, стоявших у дверей, и солдат охраны из комендантского взвода, не сводивших глаз с пленного.

— Ефрейтор, развяжите пленному руки! — распорядился фельдмаршал.

Освободившись от ремней, до боли стягивающих кисти его рук, Богров сразу почувствовал облегчение. Некоторое время он расслабленно махал опущенными как плети руками.

Когда Богров встал и подошел к карте, никто из присутствующих не заметил, что взгляд его скользнул по дверце сейфа, в замке которого висела связка ключей. В голове пленного забилась радостная и тревожная мысль: «Про незапертый сейф и про то, что в нем находится, они забыли… Все они ждут одного — моих отметок на карте о расположении командного пункта дивизии и огневых средств полка и минометных батарей… Ну что ж, я нарисую вам кое-что… Побои в штабе генерала Штумме еще не отбили мне память. Я помню расположение полков нашей дивизии и командного пункта Полосухина. Но помню хорошо и болота, где нет ни одного нашего солдата. Мы не раз ползали через них, когда линия фронта проходила восточнее, чем она проходит сейчас».

Склонившись над картой, той самой картой, которую Богров получил перед выходом на рекогносцировку, чтобы засечь огневые точки противника, он внимательно всматривался в топографические знаки, нанесенные на ней. Правая рука его, в которой он держал карандаш, крупно дрожала. Зная, что расстояние командного пункта дивизии почти никогда не бывает ближе четырех-пяти километров от передовой, он выискивал взглядом подходящее место, которое, однако, не могло бы вызвать подозрения у опытных штабных офицеров и высокого командования в лице фельдмаршала фон Клюге и начальника штаба армии генерала Блюментрита.

— Нашел!.. — Карандаш в руке Богрова уперся в топографический знак, обозначающий село Ракитино. — Вот здесь. В этом селе на западной окраине. В подвале церквушки. Сама церковь здорово разрушена, но подвалы в ней совсем нетронуты.

— Вы не ошибаетесь? — спросил Блюментрит. — Ведь это село наша авиация и артиллерия разрушили дотла. Вы сами были в подвале этой церквушки, когда там размещался штаб дивизии?

— Трижды! — твердо ответил Богров. В эту минуту он отчетливо вспомнил, что неделю назад на предложение начальника штаба дивизии перевести штаб и командный пункт дивизии с окраины деревни Сурмилино в подвал церквушки в деревне Ракитино командир дивизии не только наотрез отказался переводить штаб в подвал церкви, но и съязвил по адресу начальника штаба, сказав, что в последнее время по непонятным ему причинам начальника штаба все сильнее тянет к церквам и кладбищам. И тут же, горячась, отрезал:

— Пока дивизией командую я, мой командный пункт и штаб никогда не будут дислоцироваться в стенах церквей и колоколен. Эта игра от противного нам уже дорого обошлась. — И тут же распорядился перевести штаб и командный пункт в засыпанное снегом овощехранилище в дотла сожженной деревне Фикошино. И чтобы окончательно убедить начальника штаба, который, как показалось Полосухину, в душе обиделся на резкий тон комдива, он уже более спокойно продолжил свою мысль: — Мы не учитываем одного — тактику войны немцы кроят по своим стандартам и по своим образцам. Не сомневаюсь: очутись их дивизия в положении нашей дислокации — они наверняка для командного пункта выбрали бы церквушку в селе Ракитино. С виду церковь вроде бы вся разрушена, зато на подвалы можно обрушить сотни тяжелых бомб, и они не пострадают. Крепостные мастера на Руси умели строить не только многоглавые соборы и храмы, но и маленькие скромные церквушки.