И снова гул канонады, теперь уже доносившейся со стороны Нарофоминска, прервал разговор фельдмаршала с генералом. Прервал, но не оборвал. Через несколько минут он снова ожил. И нить прерванного разговора первым взял Блюментрит:

— То, что фюрер маньяк и холерик, известно каждому здравомыслящему немцу. Но почему вы с такой легкостью вешаете на Сталина ярлык параноика?

Этого вопроса фельдмаршал явно ждал.

— Последнее десятилетие самые виднейшие психиатры Германии занимались исследованием душевного состояния Сталина.

— И к какому же заключению пришли виднейшие психиатры Германии? — Голос Блюментрита прозвучал вкрадчиво, чувствовался нескрываемый интерес.

— Они пришли к заключению, что гениальный Сталин, каким его считают русские, — человек, страдающий глубоким психическим недугом. На этот счет я, как мне кажется, более просвещен, чем вы.

— А если поконкретнее? — попросил Блюментрит.

И на этот вопрос фельдмаршал не задержался с ответом:

— Есть у меня в Берлине друг детства. Теперь это известный в Европе психиатр. Он утверждает, что одержимость — это одна из форм вяло текущей шизофрении, при которой врожденные способности в соединении с неудержимым фатальным рефлексом цели могут поднять личность на такие вершины побед в достижении поставленных задач и решений намеченных планов, которые не по плечу психически здоровому человеку.

— По-вашему выходит, что к разряду этих психически нездоровых людей можно отнести и Гитлера и Сталина?

— Не исключено, — как-то отрешенно произнес фельдмаршал. — У маньяка Гитлера и параноика Сталина есть одна общая черта.

— Какая же?

Фельдмаршал продолжал вышагивать по кабинету, словно в движении мысль его работала яснее и четче.

— Мания величия и страстная, патологическая жажда власти, что на пути к цели сметают все, что кажется помехой. Причем с годами жажда власти иногда приводит такого рода личности почти к агонии, и тогда летят головы не только явных и скрытых врагов, но и верных друзей. Этому пагубному пороку, к великому нашему горю и русских, подвержены Гитлер и Сталин. Оба начинают находить при своем болезненном воображении в каждом втором из близких к ним людей мнимые признаки враждебности. А приближенные к фюреру и Сталину услужливые и завистливые холопы возводят эти ложные признаки в ранг попыток подрыва высшей власти и подготовки к заговору.

По этой причине тридцать седьмой и тридцать восьмой годы для русской армии были роковыми. Они, как девятый вал, смыли в позорную бездну весь цвет высшего и даже среднего командования. Подумать только: из пяти маршалов с ведома Сталина были уничтожены как враги народа самые талантливые полководцы — Тухачевский, Блюхер, Егоров… Командармов Уборевича и Якира когда-то, в годы гражданской войны, высоко ценил Ленин. А Сталин в них увидел своих тайных врагов. — Командующий на какое-то время задумался. — Не знаю, какая участь ожидала бы маршалов Ворошилова и Буденного, этих двух прославленных командиров Красной Армии, если бы в народе их не сделали легендой и не сложили о них песен.

Видя, что фельдмаршал ждет от него реакции на сказанное, Блюментрит не заставил его томиться в ожидании. Он уже несколько минут назад был готов развить точку зрения командующего известными ему примерами и подробностями, но ждал, когда фельдмаршал выскажется до конца.

— Один из секретных отделов генерального штаба немецкой армии, в котором служит мой друг в звании генерала, еще за три года до начала войны с Россией высчитал печальные для русской армии цифры, в которых отражена карательная политика Сталина в отношении высшего и среднего командного состава их армии.

— Что это за цифры?

— Точные цифры я не помню, но кроме названных вами самых высоких прославленных имен русских маршалов и командармов под железную метлу Сталина попали почти все командующие военными округами, все командующие армиями и корпусами. Значительно поредел и состав командиров дивизий. Даже некоторые командиры полков, намеченные высокими должностными лицами на повышение в должностях и званиях, попали в этот роковой трагический циклон сталинских репрессий. — Теперь Блюментрит ждал, что скажет в ответ на его сообщение фельдмаршал. Судя по выражению лица командующего, на которое набежало облачко мрачной задумчивости, он догадывался, какое действие произвела его информация на фельдмаршала.

— Мне даже страшно представить, на что была бы способна немецкая армия, если бы до такого безумства накануне войны дошел наш фюрер. — Мрачно ухмыльнувшись, фельдмаршал пожал плечами: — И все-таки русские воюют. Да еще как воюют!.. И не только воюют, но и выковывают в ходе войны новых полководцев. И самой опасной фигурой для нас сейчас является генерал Жуков. Полководец стратегических масштабов. Я был бы счастлив, если бы он попал в немилость к Сталину.

Вошедший адъютант фельдмаршала прервал разговор командующего с начальником штаба. В ответ на вопросительный взгляд командующего адъютант четко доложил:

— Только что пришло донесение из штаба французского легиона. Полковник Лябон сообщает, что час назад главный интендант легиона полковник Гюден и начальник финансовой части майор Рикар подорвали свою патрулирующую караульную танкетку и на полном галопе пересекли на своих рысаках передний край и ускакали к русским.

— Добровольно сдались в плен? — раздраженно бросил фельдмаршал.

— Выходит так, — ответил адъютант, переступая с ноги на ногу.

Губы фельдмаршала искривила желчная улыбка.

— Завтра этот легион уголовников и несостоявшихся карьеристов я брошу на такое дело, что они сразу позабудут могилы своих прославленных предков из великой армии Наполеона. — Видя, что адъютант мнется и не решается сказать что-то еще, фельдмаршал спросил: — Вы хотите что-то еще сообщить?

Адъютант доложил, что постель давно согрета и что времени уже второй час ночи.

— Чем вы ее согрели — опять раскаленными камнями?

— Опять камнями.

— Это хорошо. Сухое тепло успокаивает старые раны. Ступайте, сейчас приду. — Дождавшись, когда за адъютантом закроется дверь, фельдмаршал перевел взгляд на собравшегося уходить Блюментрита. — Вы чему-то улыбаетесь, генерал? Ваш адъютант не греет вам постель горячими камнями?

— Нет, не греет. Он предпочитает держать под моей подушкой фляжку с армянским коньяком. А улыбался я другому.

— Чему же?

— Вспомнил сегодняшний доклад о радиоперехвате наших связистов. В своем наступательном порыве русские командиры часто бывают безрассудны. В наступательном азарте они бездумно бросают солдат на верную гибель. А это не делает им чести.

— А если поконкретнее.

— Два часа назад связисты доложили мне текст перехваченного донесения. Русский командир стрелкового полка сразу же после освобождения двумя батальонами деревни Прохино доносил старшему командиру, очевидно командиру дивизии или начальнику штаба дивизии, о том, что продолжать наступление на следующий населенный пункт у него нет сил, что ему нужна на полсуток передышка, чтобы закрепиться на достигнутом рубеже и собраться с силами для нового броска на деревню Митяевку. В ответ на это старший командир грозно приказал ему: «Атакуйте противника немедленно!.. Если вы не сделаете этого — пожалеете, но будет поздно».

— Чему же вы удивляетесь, генерал? Разве мы не получаем подобные угрожающие команды из Берлина в моменты, когда нам крайне необходима передышка?

— Получаем… К сожалению… И они обходятся нам дорого.

— И как же вы отреагировали на донесение ваших связистов-перехватчиков?

— Я приказал срочно перебросить в район Митяевки танковую роту и мотострелковый батальон. Они вовремя успели занять огневые позиции и приготовиться к контратаке.

— И каков результат?

— Два батальона русского полка до последнего солдата полегли под этой злополучной для русских Митяевкой. В эту атаку они пошли без танков.

— А командир полка?

— Разделил участь своих солдат. Но и наши потери значительны. Дело дошло до рукопашной. Но вовремя подоспели наши танки и самоходки. Они довершили дело.