Изначально конечно же труд. До одурения и без нытья. Слава даром не дается. Тут надо горбатиться до семи потов. Иначе не выйдет. Сачков война не приемлет, она их, как и трусов, убивает первыми. Потом эту же мысль я услышал из уст пехотинца — Василия Пушкарева. Все они, эти великие трудяги, почитали за доблесть самое наивысшее — работу, свои прямые обязанности по воинскому строю. Геройский поступок в каком-то одном бою — невелика честь. Ты пройди через все испытания по справедливости, тогда тебе честь и хвала! Таково оно, красюковское, да и не только его, кредо.

— Вы видели когда-нибудь сапера с трясущимися руками? — с неизменной открытой улыбкой обратился Колька к собравшимся. — И я не видел. Да и не мог увидеть, потому что в природе такого не существует. А ежели и появился на одну минутку, то курносая прибрала бы его тут же! Что бы над тобой и вокруг тебя ни грохотало, не теряй бодрости духа. Ты не можешь, не имеешь права поддаваться эмоциям. Воля в кулаке, и вперед на запад! — заключил свою игривую мысль Колька.

— Неужели тебе никогда не было страшно? — спросил кто-то.

— Сказки венского леса… Чепуха! Любой из нас хочет жить, хочет выжить в этом чертовом аду. Боязнь, она нам с детства дана. Но коль пришел на войну — задави ее в себе, иначе хана. Тут премудрый пескарь, что жил — дрожал и умирал — дрожал, не пройдет. Я себе сказал: «Не боись, Колька!» С тем и живу.

Припоминая сейчас бои за Днепр, где ему удалось в прибрежных зарослях найти рыбацкую лодку и на ней выбросить один из первых десантов на крутой западный берег реки, Николай почему-то произнес известные пушкинские строчки: «Тиха украинская ночь. Прозрачно небо. Звезды блещут…» И после некоторой паузы:

— А мне в ту пору меньше всего нужна была такая прозрачная ночь. Мне бы: «Ой, ты ночка, ночка темная…» И без свечей, которые фрицы то и дело ставили. Сапер, он самим богом задуман ночной птицей. Ночь — его боевая союзница. Нам ловчее под храп противничка и мины ставить, и проходы делать, да все, за что ни возьмись, все безопаснее делать под покровом ночи. Так что, братья славяне, привыкайте к темноте.

Вытащив из кармана черный кусок полотна, он попросил завязать глаза: «Сообразим ночь!» — и приступил к выполнению некоторых приемов ночной работы. В качестве ассистентов пригласил молодых ребят, и те воочию убеждались, как действительно мастерски и безошибочно обращался с «притаившейся смертью» сержант с повязкой на глазах…

Так вот вела учебный процесс эта необычная «полевая академия». Сталинградская гвардия раскрывала свои возможности, делилась бесценным опытом. Утверждала в мысли, какая же плеяда действительно надежных бойцов выращена в гвардейских частях. О каждом хоть сейчас садись и пиши повесть. На других точках мы видели «академика» связи — средних лет усача Михаила Щеглова, перемотавшего столько «ниток», что ими наверное, можно опоясать земной экватор. Внимательно слушали лихого, жизнерадостного разведчика в заломленной на затылок кубанке Александра Голчанского: на его счету свыше трех десятков «языков» и десятки ночных поисков. А вот сажень в плечах, настоящий атлант Пуненко — санинструктор, вынесший с поля боя и спасший жизни многим раненым, отмеченный всеми тремя степенями ордена Славы. Кряжистый истребитель «тигров» — командир орудия старший сержант Самарин…

Слушаешь ребяток и искренне восхищаешься их душевной красотой, скромностью, высоким сознанием своего долга, пониманием того, что всю эту проклятую работку никто за тебя не сделает, что ты сам являешься кузнецом и общего, и личного успеха. Они готовы как-то по-своему, с юморком объяснить все, когда речь заходит о самых тяжелых испытаниях, которых в их боевой жизни хватало выше головы. Чувствовалось, что заданный командармом тон-мажор был гвардейцами «усечен» и стал своего рода инструментом передачи того боевого настроя, что постоянно присутствовал в душах сталинградцев. Ведь не случайно командарм в качестве первейшей задачи по «боевой настройке сердец» поставил — вдохнуть в пополнение несгибаемый гвардейский дух, дух Сталинграда. Сказать просто о простом.

И еще… Удивительная сопричастность ко всему, что было пережито армией, дивизией, полком, ротой, и к тому, что предстоит свершить завтра. Вот эта нацеленность на конкретное завтрашнее дело была еще одной особенностью гвардейских посиделок.

Пока Николай Красюков с Василием Пушкаревым «просвещали» саперно-пехотную группу завтрашних штурмовиков, Иннокентий Шиверский, набивший руку на огневых поединках с вражескими танками, раскрывал свои секреты выживания, не прячась при этом за спиной других и смело принимая перчатку, брошенную тебе противником. На груди его пока что рядом с другими наградами — один орден солдатской Славы, вот-вот получит второй, представление уже послано. И по заслугам: на боевом счету гвардейца-наводчика значится 19 сожженных и подбитых танков. Вдумаемся на минутку в эту цифру. Не у каждого орудийного расчета такая внушительная визитная карточка. Верно, четыре орудия были разбиты, а наводчик оставался жив. Шарада? Никакой шарады. Все члены расчета при обстреле как-то могут схорониться в укрытии, а тут появляются танки. Наводчика от панорамы не оторвешь, он на боевом посту. Его дело упредить танк в открытии огня. Упредил — победил: таков принцип. А вот когда танк лупит по тебе — ты, не медля ни секунды, — в «колодец». Так Кеша назвал окопчик, который отрывал непосредственно у своего рабочего места. Этот «колодец», не предусмотренный никакими уставами и наставлениями, не раз спасал ему жизнь.

Мы подошли к орудию, около которого возился Кеша. Он заканчивал рытье «фирменного укрытия». Потом продемонстрирует во всех деталях свои действия в огневом поединке с танком. Небольшого росточка, крепенький, верткий, он и впрямь, как заправский виртуоз, действовал, ведя в одиночку «немую стрельбу». Ведь все решали какие-то доли секунды.

И тяга, неукротимая тяга к боевому братству. Во времена сегодняшнего вселенского раздрая, когда каждый норовит выказать свою полную независимость и суверенность, просто не верится, что было же вот такое фронтовое товарищество, когда, взявшись за руки, воины всех родов оружия ломили жестокую войну и всем миром сломили, доконали ее! Не знаю, но для меня не было ничего чище и светлее, бескорыстнее фронтовой дружбы. Она была самой сутью нашего бытия на огненной черте. Была цементом, скрепляющим любой воинский коллектив.

Вместе. Всем миром…

В нашем конкретном случае, когда перед шумиловским войском встала мощная преграда, только совместными усилиями, единым порывом, нацеленным ударом штурмующих можно было пробить железобетонный массив Тыргу-Фрумосского укрепленного района…

В конце июня в 81-ю дивизию инкогнито прибыла группа высших чинов из командования 2-го Украинского фронта и 7-й гвардейской армии во главе с их командующими. Среди прибывших было немало офицеров и генералов инженерных войск и артиллерии. Примечательно, что высший комсостав был в темных комбинезонах — без погон и регалий. Цель поездки: рекогносцировка района боевых действий. Как свидетельствовал потом маршал М. Захаров — в ту пору начальник штаба фронта, — в Ясско-Кишиневской операции планировались высокие темпы наступления. Но добиться этого войска могли лишь при условии внезапного и быстрого прорыва главной полосы обороны противника и рубежей в глубине. Вот почему перед постановкой задач была самым тщательным образом изучена оборона противника на участке прорыва.

После краткого знакомства с командованием дивизии генерал Р. Я. Малиновский попросил Шумилова провести его на НП и показать укрепленный район перед фронтом дивизии. Через стереотрубу он внимательно рассматривал расположенные в шахматном порядке доты, похожие на круглые копны сена. Интересовался заграждениями и системой огня. Командарм давал пояснения. Их суть: тактическая зона УРа состоит из двух полос. Глубина полос 8-15 километров. За ними, примерно в 20 километрах, на горном хребте Маре, простиралась третья полоса. Румыны эту позицию называли «Троян», имея в виду ее неприступность. На каждый километр — семь дотов плюс минные поля, противотанковые рвы, проволочные заграждения… Огневая система — каждый дот перекрыт огнем справа и слева. Словом, орешек крепкий, заключил командарм.