Вот и сейчас командарм отметил 81-ю дивизию, доброе имя которой в армии не вызывало сомнений. На всем долгом пути от Сталинграда она всегда была на первых ролях, всегда выдвигалась на самые острые участки и всегда по-геройски справлялась с поставленными ей задачами. Здесь, на румынской земле, в весенних боях своими поредевшими полками она смело вступила в схватку с танкистами известной дивизии «Великая Германия» и умерила их пыл, но и сама была основательно потрепана. Пришлось ее вывести в резерв, чего еще не бывало на всем пути от берегов Волги. Вот потому-то и была сколочена бригада бывалых воинов именно из этой заслуженной дальневосточной дивизии, являвшейся действительно «опорой прочной» в осуществлении задумок командарма.

— Наша Седьмая армия заметно обновилась. Пришли новые, негвардейские части, да и гвардейские подразделения почти наполовину пополнились необстрелянной молодежью, — объяснял Шумилов. — Учтите и то, что до сих пор нам приходилось воевать в степях, а тут местность горная… Все это и заставляет нас обратиться к вам, тертым войной калачам, чтобы вы помогли получше настроить людей, вдохнуть в них сталинградский дух.

…Расходились ребятки по своим заданным местам. Каждой группе — в три-четыре человека — была определена точка встречи. Расходились шумно, весело. Я определил, что мне следует идти с красюковской группой, в которую входили сапер Николай Красюков (старший группы), представитель царицы полей Василий Пушкарев и мастер артиллерийского огня Иннокентий Шиверский.

— Ну, гвардия, в колонну по одному и шагом марш вдыхать в новобранцев сталинградский дух, — шутливую команду подал Колька Красюков.

Но почему «Колька»? Не знаю, но в дивизии все его называли так. Это вовсе не означало неуважительности к столь авторитетной в солдатском кругу личности, и только комдив Морозов, у которого с Колькой сохранялись трогательные дружеские отношения до самой гробовой доски, почтительно называл его Николаем Петровичем. А вот когда этот Колька вошел в возраст, женился и у него, к великой радости, появился белобрысый и крепенький сыночек, отец величал его Николаем Николаевичем.

По дороге Кольку, видать, одолевали мысли.

— Ума не приложу, — признавался он, — о чем говорить, с чего начать. У сапера труд внешне плевый, никаких эффектов. Это вот у «бога огня», у Кеши Шиверского, — там театр: грохнул по танку бронебойным, зажег костер, фрицев поджарил… Эффект, да и Славу сразу на грудь, — ревновал Колька. — А ты — крот! Роешься в земле, горбатишься… Сколько этих мин обезврежено, сколько сюрпризов разгадано, проходов вот для таких «пушкарей» проложено — не сочтешь, а вспоминают о тебе, когда припрет, как вот здесь: дорогу преградила крепостная стена…

Колька, конечно, прибеднялся. И уважения к его «сатанинской профессии» (его оценка) хватало, да и наградами был не обижен — в конце пути стал полным кавалером ордена Славы.

У каждого свое. Пушкарев (надо же было именно такую фамилию дать пехотинцу во плоти), тот все посматривал вперед, где при ярком солнечном свете возникали в шахматном порядке поросшие травой макушки дотов-великанов. Как же прогрызть такой орешек? Вероятно, этот вопрос сидел занозой в голове Василия Пушкарева.

— Да, в лоб идти жутковато… — произнес вслух Василий. — А придется, другого пути нет.

— Надо это чудище перво-наперво ослепить, бить по глазам, — вступил в разговор молчун Кеша Шиверский. — Дымок пустить.

— А глазки-то твои дымок и закроет. Будешь лупить в белый свет, как в копеечку? — спросил Колька. — Да, задал нам задачку командарм…

В таких вот разговорах и прошла вся дорога к переднему краю, который был подтянут к самому вражескому укрепрайону.

И командарм, и гвардии рядовой заняты были одной неотвязной мыслью. И это хорошо. Теперь надо раскинуть умом, все рассчитать до мельчайшей подробности и ударить по «неприступной позиции» раз, но наверняка, без осечки и, главное, без лишних жертв, которых тоже было ой как много… Может быть, именно зрелость суждений, продуманность действий, оптимальность решений и были характерной чертой боевого сорок четвертого. Гвардия теперь знала, что не только военный талант полководцев, но и отвага в сочетании с трудом, полным мысли всех воинов, выигрывают битвы.

…Шумилов не ошибся, сделав ставку на сталинградцев. В этих одержимых ребятках дух Сталинграда вошел в их кровь и плоть. Так что подзарядиться было у кого.

Для примера возьмем того же Кольку Красюкова. Когда он узнал, что под Ленинградом погиб в бою его отец, тут же покинул хату и, несмотря на протесты матери, пошел воевать. А передовая была от родного крыльца рукой подать. Дал пешака и оказался на окраине Бекетовки, у балки Купоросная, где окопалась и насмерть стояла та самая 422-я Дальневосточная, ставшая после Сталинграда 81-й гвардейской стрелковой дивизией. И как-то сразу вписался в боевой ритм ее жизни.

Потом, уже в миру, гвардии генерал-майор Иван Константинович Морозов в своих мемуарах напишет о Кольке:

«На позиции нашей дивизии гитлеровцы бросали крупные силы. Враг засыпал нас снарядами, бомбами и минами. То и дело приходилось откапывать друг друга в разрушенных траншеях и землянках. Отряхнувшись, бойцы брали в руки винтовки, пулеметы, противотанковые ружья и яростно отбивали атаки противника.

В эти напряженные дни Сталинградской битвы проявились удивительные способности Николая Красюкова. Он был неистощим на разного рода выдумки. Из подручных материалов и дерна молодой сапер мастерил ложные танки, причем так искусно, что с воздуха их невозможно было отличить от настоящих. Чтобы создать видимость горящих танков, он набивал их половой, обливал мазутом, укладывал под них мины. И как только поблизости падал вражеский снаряд или бомба, „танк“ взрывался и начинал дымить.

Гитлеровские бомбардировщики шли на эту „приманку“, делали по нескольку заходов, тратили боезапас впустую. Так Красюков с товарищами отводили удары, предназначенные для нашей пехоты».

Здесь же, на волжском бережку, у красюковской команды родилась еще одна идея: ставить на танкоопасных направлениях целые полосы минно-взрывных фугасов. Саперы рыли в земле выемки, закладывали туда мины, а поверх их ставили бутылки с горючей жидкостью «КС», их почему-то называли «гранатой Молотова». На этих полосах не раз подрывались фашистские танки. Труд, полный мысли, приносил и другие плоды.

Немец, отступая, устраивал всякие каверзные ловушки. Как-то, проделывая проходы в проволочном заграждении, Колька со своей группой обнаружил совершенно незнакомые мины противника. Позже узнал, что звалась такая мина, кажется, «шпринген». Очень опасная штука, с донным взрывателем. При первом знакомстве с ней Колька был ранен. Ошибся по незнанию. А вообще-то сапер ошибается только раз. Но судьба все же смилостивилась — выжил наш Колька на сей раз…

И вот сейчас, шагая с друзьями к новичкам, сапер продумывал ход беседы. Он непременно покажет, как следует обращаться с таким коварным устройством. Достанет из торбочки припасенный на этот случай образец, вроет его в землю, разравняет бугорок и своими огромными, но такими чуткими руками продемонстрирует, как надо осторожненько извлекать и обезвреживать этого самого «шпрингена»…

Сталинград был первой ступенькой в мастерстве сапера. А вот Курская дуга была второй. Сотни противотанковых и противопехотных мин были поставлены его натруженными руками. И, видимо, не один вспыхнувший или подорвавшийся там вражеский танк можно смело записать на его боевой счет.

В первой своей беседе с «зелеными», читай — новобранцами, Николай вообще не считал никаких ступеней, тем паче «героических». Страсть как не любил он патетику, высокие материи, вроде: «подвиг», «героизм», «презрение к смерти» и прочее. Это он оставлял нам, газетчикам и пропагандистам всех оттенков и мастей. Я присутствовал на всех его и других ребят беседах и пришел к заключению, что Кольке, как Мастеру, импонировали более всего такие понятия, как храбрость (смелость), труд с умом, точность, доведенная до педантизма, и (чуть возвышенное) — войсковое товарищество, верность гвардейскому знамени. Таким ему виделась структура гвардейского сапера.