Но встречаются и другие проявления. На пограничной заставе имени Героя Советского Союза Федора Васильевича Морина снята мемориальная доска, ликвидирована комната Боевой Славы, экспонаты которой, в том числе и многочисленные подарки, либо растащены, либо выброшены как ненужный хлам на мусорник. Галерея Героев границы уничтожена. Наряды, заступая на службу, к памятнику уже не подходят и дань уважения погибшему пограничнику не отдают. Имя Федора Морина на боевом расчете не произносится, и нет больше в спальном помещении его портрета и образцово заправленной койки.

Подобные факты нельзя назвать иначе как надругательством над героизмом и мужеством старшего поколения воинов границы, осквернением светлой памяти наших отцов, отдавших жизнь во имя мира на земле.

Инициаторы этой акции, очевидно, захотели умалить величие подвига, совершенного в смертной схватке с фашизмом, вычеркнуть из памяти народной образ Героя, славное имя которого широко известно.

Все мы, живущие на земле, перед погибшими за Отечество в неоплатном долгу. Героев на Руси не забывали никогда! Будем же следовать этому священному завету.

Декабрьским вечером сорок третьего года меня вызвал комиссар отряда майор Стехов. По пути к штабу я догнал художника Гришу Пономаренко, который спешил туда же. Еще утром мы с Гришей оформили новогодний номер партизанского боевого листка и недоумевали, зачем вновь понадобились майору. Не иначе, как переделывать листок, заключили мы, и, признаться, без особого энтузиазма. Люди занимаются делом — кто в разведке, кто отправился «поздравлять» фрицев с Новым годом, — а мы, словно школьники, все малюем. Даже неудобно перед товарищами. Лично мне как командиру роты заниматься этой самодеятельностью ну просто не солидно.

Нырнув в штабную землянку, мы дуэтом доложили о себе. В неверном свете жировых плошек не сразу заметили, что майор был не один. Позади него, в дальнем углу землянки, командир отряда Медведев беседовал с давно уже знакомым мне, но все еще загадочным блондином. В отряде его называли не по званию и не по должности, а «Николай Васильевич» или просто «Грачев».

Ответив на наши запоздалые приветствия, Медведев набросил на плечи полушубок и сказал Стехову:

— Ну, вы тут побеседуйте, Сергей Трофимович, а мы с Николаем Васильевичем прогуляемся.

— Хорошо, Дмитрий Николаевич. — Стехов набил трубку, причмокивая раскурил ее и обратился к нам: — Товарищи художники, тут как-то доктор Цессарский показывал собранные им ваши произведения: портреты бойцов, раненых товарищей, натурные зарисовки партизанского быта: наших застав, землянок, обоза и прочего. Нам с командиром все это очень понравилось. Жаль вот только, мало рисуете.

Комиссар взглянул на нас с дружеским упреком и продолжал:

— Вы, должно быть, не представляете себе, какую ценность приобретут ваши рисунки в будущем. Ведь это же, если хотите, подлинные документы о деятельности отряда. Есть у нас, правда, фотоаппарат. Борис Черный кое-что заснял им, но что из этого получится, еще неизвестно. К тому же и пленка давно кончилась. Вот мы и решили поручить вам одно дело. Поручение, учтите, очень серьезное, — Стехов черкнул в воздухе трубкой. — Скажите, есть ли у вас все необходимое для рисования?

Мы с Гришей переглянулись и стали перечислять… У Пономаренко был альбом довольно большого формата, два простых карандаша и несколько цветных. Я хранил единственный в отряде ученический набор акварели и кисточку.

— Этого достаточно? — уточнял майор.

— Смотря что рисовать, — застенчиво заметил Пономаренко.

Стехов удивился нашей недогадливости: ведь только вчера перед строем командование отряда от имени всего личного состава поздравило пятерых наших товарищей с высшей правительственной наградой — орденом Ленина. Вот и возникла идея создать нечто вроде портретной галереи лучших из наших партизан.

— А откроем мы эту галерею портретом вот его, — и указал на место, где только что сидел Грачев. — Изобразить его надо поточнее, чтоб не только внешнее сходство получилось, но был бы передан характер, психология, что ли. Вы уж постарайтесь, мобилизуйте все ваше вдохновение и мастерство.

— А он будет позировать нам? — спросил я.

— Да, конечно. Мы его уговорим. Это я беру на себя.

— Но где мы будем рисовать?

— С этим сложнее. Надо подыскать такое место, где бы вам не только не мешали, но чтоб и лишний глаз не видел вашего занятия. Дело в том, что Николай Васильевич будет одет несколько необычно. Вот увидите. Может быть, вам пристроиться в санчасти у Цессарского или в радиовзводе?

Я предложил не беспокоить ни медиков, ни радистов, так как самой светлой и наиболее подходящей для этой цели была бы землянка штаба моей роты. Бойцы приволокли из разрушенного лесничества целое окно, вмонтировали его в скат крыши землянки — так что свет у меня верхний. Почти как в настоящей изостудии. А чтобы никто не мешал нам рисовать, я мог поставить у входа своего ординарца.

— Разумеется, — отозвался майор, — ваша землянка лучшая в лагере. Да иначе и быть не могло: вы же у нас, кажется, будущий архитектор! Итак, я вижу, — подытожил он, — все необходимые причиндалы у вас есть, о месте уговорились, «портретируемый», если можно так выразиться, завтра будет к вашим услугам. А сейчас, — заключил он, вставая, — по домам и отбой. Выспитесь хорошенько, а утром — за дело.

Н. И. Кузнецов. 1943 г. Этот рисунок В. И. Ступин сделал в партизанской землянке.

Возвратясь к себе, я отдал необходимые распоряжения на завтра и улегся спать. Но необычное поручение не давало покоя.