«Хотел бы я долгие годы…» Хотел бы я долгие годы На родине милой прожить, Любить ее светлые воды И темные воды любить. И степи, и всходы посева, И лес, и наплывы в крови Ее соловьиного гнева, Ее журавлиной любви. Но, видно, во мне и железо Сидит, как осколок в коре, Коль, детище нежного леса, Я льну и к Магнитной горе. Хочу я любовью неустной Служить им до крайнего дня, Как звездам, как девочке русой, Которая возле меня. 1963 II На станции Густым гудком ночной покой затронут. Скрипит фонарь, и желтое пятно Скользит по мокрым камешкам перрона, Не виданного кем-то так давно. Перрон, перрон, есть и такое счастье: Опять ступать по шлаку твоему. Почтовый поезд, черный от ненастья, С пыхтеньем удаляется во тьму. И тополя, продрогшие порядком, Шумят под градом капель дождевых И обнажают светлую подкладку, Отмахиваясь ветками от них. А возле грязь, да в колеях солома, Да лужа с отражением столба. И радуясь, что наконец-то дома, Приезжая стирает пот со лба… Вешние дали Низкая впадина, речка высокая, Ветер, шумящий отпевшей осокою. Где это было, когда это было? Лишь бы не думать, что было да сплыло. Что бы там ни было, как бы там ни было, Только б не убыло, только бы прибыло. Черные гнезда в дыму налетающем, Легком, но, кажется, ветки шатающем, Чтобы унесть их вослед за гудком, Чтобы не жили своим закутком. И взбаламученных галок орда Смотрит на гнезда и на поезда. Где это было, когда это было? Даль окликала, мелькала, трубила, Ветром и веткой будила чуть свет, Сердце твое изучала на свет. Там это было. Тогда это было. Девочка русая парня любила. Да развела их, развеяла даль. Разве не весело? Разве не жаль? Мальчик у стрелки услышал рожок — И развязался у книг ремешок. Мальчик, беги за прошествием лет, За убегающей далью вослед. Прошелестели, пропели шаги… Мальчик, от девочки тоже — беги! Где это было? Да там это было, Где еще наша земля не остыла, Где еще ленточка вьется твоя Возле опушки тропой у жнивья. Так это было. И так это будет. Даль разведет, да сведет, не остудит, Только б не убыло, только бы прибыло, Как бы там ни было, что бы там ни было. 1965 Родные стены Эти окна подернуты инеем, Эти стекла запаяны льдом. Только свечкой да собственным именем Оживил я заброшенный дом. И сижу. Пригорюнилась рядышком Тень, во тьме потерявшая спесь. Одиноко жила моя бабушка, Александра Ивановна, здесь. Все сыновние жизни, дочерние Озаряла ее доброта. Час, как областью стала губерния, Пропустила, была занята. В наших судьбах являясь провидицей, Малограмотна бабка была. И нехватку обоев в провинции Возмещала чем только могла. Клей ведерными лился замесами. Одевали стену за стеной И газеты с большими процессами, И плакаты любой стороной. Назубок и парады, и бедствия Знал по стенам бревенчатым я. Педагогов пугала впоследствии Образованность эта моя. Там, где окна мне кажутся льдинками, Помню, возле кровати моей, Две огромных бумаги с картинками, Льва Толстого большой юбилей. Помню выезды Анны и Вронского. Помню Левина, Кити, каток. И собаку парения броского, Узколицую, длинную. Дог! Печь, как бабка, поет в полутемени. Помогают мне с легкой руки Сообщения нового времени И попутные черновики. О малине, о черной смородине, О годах, уносящихся прочь… Помогают и стены на родине, Отчего же им нам не помочь. 1967 Ростов Великий Осеннее золото куполов Всплывает на синеве При полном молчанье колоколов Со звонницей во главе. Не знаю, не знаю! Но этот лист С прожилками черноты, Как купол округл, и как купол чист, И звонок до высоты. Под ясными сумерками стволов Не холодно ль вам со мной! Осеннее золото куполов Восходит над белизной. Качается дерево у стены, И листья его вершин Касаются самой голубизны И падают у машин. 1965 |
