На улицах старого Братска На улицах черные лодки Прикованы к серым столбам. А ветер, гудя в околотке, Отчаянно бьет по губам. Он хочет до сердца добраться И свой передать ему хмель… На улицах Старого Братска Едва ль не последний апрель. Я вижу дома и заборы, Они и темны и стары. На плотных воротах запоры Почти позабытой поры. Но жизнь и за старым забором Бушует, полна новостей, Со всем ее полным набором Великих и малых страстей. А дело-то, видно, не в малом, Коль в собственном доме народ Здесь, как на дворе постоялом, Которое лето живет! И почвы глубинная встряска, Сердца будоража до дна, На улицах Старого Братска, Как буря морская, слышна. Ведь все, что казалось немилым: Осевшие набок дома, Сараи, — подернется илом, Уйдет из души и ума. И что-то заветное тоже Уйдет для кого-то на дно, Но если любимо до дрожи, Всплывет из забвенья оно. И вижу я первое утро Недальнего первого дня. …Волна над заборчиком утлым Вскипает, шипя и звеня… А ветер, волнением полный, Гудит и гремит верховой, И светлые тучи, как волны, Летят над моей головой. 1959 «В продолжение долгого времени…» В продолжение долгого времени Ворковала по крышам вода. В продолжение долгого времени Зной качался и шли холода. И мелькая под ветром как веточка, Не однажды в течение дня Выбегала прозрачная девочка Из-под солнца взглянуть на меня. 1964 «Я мальчик. Мне двенадцать лет…» Я мальчик. Мне двенадцать лет. Кораблик мой плывет по луже. И ничего на свете нет Синей ее и глубже. Мне неудобно. Я большой. А вот играю, как ребенок. Плыви, плыви, кораблик мой. Твой белый парус тонок. Твои просторы глубоки. Ты уплывешь средь синих гребней За голубые лопухи, За горизонт волшебный… Я взрослый. Мне под тридцать пять. Я распрямляюсь. И ложится У ног моих морская гладь, Где альбатрос кружится. «Пора домой», — ты шепчешь мне. А я — как маленький обманщик. Там белый парус на волне. Мне тридцать пять. Я мальчик. Конечно, мы пойдем домой, Но пенный след… Но мачта в скрепах… Плыви, плыви, кораблик мой, Твой белый парус крепок! 1963 «Время движется, трудится маятник…» Время движется, трудится маятник, Как рабочий, как молот его… Заказал бы я сам себе памятник, Чтобы не мучить потом никого. Время движется, серп его трудится, Травокосит как надо коса. Я уверен — мечта моя сбудется, Будет утро и будет роса. Очевидно, у нашего племени Молодой всесоюзной крови Впереди еще множество времени, Только делай и только живи. Так и делаем. Мается маятник. Молот бьет, и работает серп. Заказал бы я сам себе памятник, Да надеюсь на общий. На герб. 1963 Пруды Одни, играючи в наивность, Стоят за кошек иль собак. А я люблю любую живность, Вплоть до лягушек и до жаб. Когда в деревне, отсудачив, Замрет изба в туманный час, Вздымают хоры лягушачьи Свои симфонии у нас. Там изумляются солисты Голосовой своей игре. Там, между лилий, неречисты, Воркуют жабушки в икре. А как возьмутся сразу вместе Во славу тины и прудов, Петух, затихший на насесте, И тот соперничать готов. Ему мерещится, что, хмуры, Забыв и двор и бережок, Уже помаргивают куры: Склоняй, мол, Петя, гребешок. Но куры спят. А я не сплю. Я очень музыку люблю. А рокот, цокот, гогот, пыл Летят над вешними садами, Над ивами и над прудами, Ликуя до потери сил. Да что там! Даже соловей Вам подтвердит тепло и гневно: В Тверской губернии моей Что ни лягушка — то царевна. 1965 Паром …Грустно было мне Покидать обветренные стены Домика на правой стороне. Полз паром. На нем мерцало сено. И платки помахивали мне. Розовые, белые, шумя, Ссорясь меж собой, крича, как чайки. То с базара ехали хозяйки. Мужики их слушали. Дымя. Грустно было мне, Что под этой синью беспощадно Я сидел безбабий, безлошадный, Необобществленный. В стороне. Здесь провел я лето. Эти стены, Этих жар и ливней перемены, Этот говор акающий наш, Этот — в волнах — окающий говор, Эта дружба выгонов и горок… Ах, идет, идет паромщик наш. Выпиваем с ним по чашке чаю. Отвечаю: «Что ж, ну поскучаю… Вновь приеду, ежели смогу». Говорю с неведомым зазнайством: «Может, сам… обзаведусь хозяйством». Кланяюсь ромашке, иван-чаю, Как иду к воде, не замечаю. Что-то там, на левом берегу? 1966 |
