«Время пройдет. Охладеет…» Время пройдет. Охладеет Имя мое для тебя. Буду я спать, не вставая, Не лепеча, не грубя. Но и забыв о колоде, Легшей на прах моих мук, Чье-то заслышав «Володя!», Как ты оглянешься вдруг… 1962 «Вдали от всех парнасов…» Вдали от всех парнасов, От мелочных сует Со мной опять Некрасов И Афанасий Фет. Они со мной ночуют В моем селе глухом. Они меня врачуют Классическим стихом. Звучат, гоня химеры Пустого баловства, Прозрачные размеры, Обычные слова. И хорошо мне… В долах Летит морозный пух. Высокий лунный холод Захватывает дух. «…Я грустно думаю порой…» …Я грустно думаю порой, Что этот вот, и тот, и третий На людях держатся игрой Улыбок, поз и междометий. Я часто думаю о том. Одним из них обеспокоен: Ну не со мной — придя в свой дом, Наедине с собой, какой он? Вот так же лихо норовит Он чем-то поразить себя же? И так же принимает вид И делает глаза? И даже Не перед зеркалом, а так, Актерство все — чего там ради! — Не отпускает ни на шаг И держится, как на эстраде? Я думаю: когда в кольцо Он попадает к неудачам, Какое у него лицо, Иль он его в ладони прячет? Иль, собираясь к людям, впредь Он все одну решает думу: Какое бы лицо надеть, Чтобы и к месту, и к костюму? Чтоб тем, каким задумал, слыть, Чтоб правда в лоб не угодила? Я сам таким пытался быть, Да только плохо выходило. 1963 Ночные бабочки Я жил в горах. Легко и гордо. Но по ночам, как злая новь, Мне перехватывала горло Моя старинная любовь. Она депешею влетала В мой дом, не трогая дверей, Ночною бабочкой витала Над желтой лампочкой моей. Я уходил. И под ветвями, Как будто мальчик во хмелю, Перед садами и плодами Винился в том, что я — люблю. Что я — опять! — забыл о деле, А надо мной, полонены, Ночные бабочки хотели Достичь мучительной луны. Я бормотал свои тирады, Не поднимая головы, Но иронически цикады На них свистели из травы. Они одни мне отвечали, Смеясь на тысячи ладов. А виноградники молчали, Уже грузнея от плодов. А на горе желтела точка И вспять звала меня, к крыльцу, Где в стекла рамы билась строчка, Роняя с крылышек пыльцу. Тогда-то, это все изведав, Давно, средь этих же долин, Живой склонялся Грибоедов Над бедным правнуком своим. Он ничему не удивлялся. Он просто веровал и знал. И белый дух над ним склонялся, И лик ронял, и горько звал. Зачем смеяться над любовью! Мы не годимся в свистуны. Мы чистой завистью и кровью Не суесловью преданы. Я шел домой сквозь шорох ночи. Там — разбирал свои листы. И южных звезд смотрели очи В мое окно. Совсем как ты. И если что-то мне мешало, Так только то, что за стеной Пора осенняя шуршала, Да мышь летучая летала, В окно влетала. И витала, Как тень, за бабочкой ночной. 1963 Первый иней Деревья черные стояли На желтом дерне и листве. Их ветки черные торчали В пустой и голой синеве. Деревья черные качались, Как только воздух наплывал. А птицы белые бросались Вверх, точно в тянущий провал. Я утром вышел в этот сад. Он, весь заросший белым мохом, Просил, чтоб даже легким вздохом Я не нарушил тишь оград И взлетов серых воробьят. Ни тропки нет. А я и рад Тому, что все, как в белой шали, Там, где лишь день тому назад Деревья черными стояли. Забыв про хлынувшую стужу, Белеет сад, едва дыша, Как будто явлена наружу Деревьев чистая душа. 1965 «Время тянется, катится, мчится…» Время тянется, катится, мчится. Штемпелюет. И ставит печать… Надо письма читать научиться, Научиться на них отвечать. Не пора ли! Затеряна в росах, В бездорожьях печаль затая, Я ведь знаю, в каких ты вопросах Бьешься там, незадача моя. И рука моя сызнова метит За тетрадью другую тетрадь. Кто напишет тебе, кто ответит, Если я перестану писать! 1966 |
