Кафе, бары и рестораны здесь сидели друг на друге. Это был хлебосольный украинский город. В России ничего подобного не было, и потому в последнее время я, едва приехав в курсантский отпуск, рвался скорее обратно сюда, в «мисто», уютно напичканное барами, ресторанами и кафе так, словно здесь харчевались посетители со всего света.

Перспектива сидеть в баре без кампании и почти без денег была тоскливой. Поэтому на душе было скверно. К тому же погода была по стать настроению. Хмурое небо, насупившись свинцовыми тучами, моросило мелким, противным, холодным, словно осенним, дождём на наши непокрытые головы. Не по-летнему прохладный ветер выдувал из тела остатки тепла, сыпал в лицо водяной моросью, забирался под пиджачок, наброшенный на нейлоновую рубашку, лёгкую и совсем не греющую. Ощущение было такое, что тебя в одежде выставили под холодный душ. Внутри всё стыло, и было желание поскорее спрятаться куда-нибудь от непогоды.

Мы выглядели со стороны, наверное, как урки самого мрачного пошиба, и прохожие пугливо косились на нас.

К бару мы подошли промокшие и злые. Хотелось согреться в тепле полумрака пивного подвальчика. У дверей на лестницу, ведущую вниз, в подвал кабачка, несколько человек стояли под навесом и, переговариваясь, курили. Мы протиснулись мимо них.

Усевшись за свой любимый столик в углу, в полумраке уютного тёплого бара, поверхность крышки которого, из толстого морёного дуба, была до блеска натёрта рукавами и кружками, мы с удовольствием вздохнули – добрались.

Гриша пошёл к стойке, где стояла очередь из нескольких человек за пивом, таранькой, раками и горячими сосисками, а я меж тем принялся разглядывать публику, собравшуюся под этими тёмными сводчатыми потолками. Когда сидишь в компании девчонок, этим заниматься некогда. А теперь…. Я был один.

Публика, в основном, собралась прилично одетая, какая, вообще, собиралась здесь постоянно. Но вот в одном углу, за грязным, неубранным столом, забросанным остатками рыбы и залитым лужицами пива, сидела старушка в платке, в грязной телогрейке. Старушка была маленькая, почти карлик. Руки её едва дотягивались до края стола. Полулитровая кружка, из которой она пила, была величиной чуть ли не с её голову, отчего мне всё время казалось, что бабулька вот-вот нырнёт в нею словно рыбка. Она пила пиво, засовывая голову глубоко внутрь, зажмуривалась от удовольствия и не обращала ни на кого внимания. На неё тоже никто не обращал внимания. Даже официантка, заматерелая бабёнка возраста заката молодости, ругающаяся матом не хуже любого мужика, не подходила к её столику и не думала его убирать, словно его и не было. Кроме меня до одинокой старухи никому не было дела.

В другом месте, в сводчатой нише, разместилась разудалая кампания, обосновавшись за большим дубовым столом. Оттуда неслись крики, маты, прорывающиеся через общий гомон. Там весело и дружно звенели кружки, взметались в полумраке чьи-то руки, кто-то то и дело порывался встать, но его тут же сажали на место. За столом рядом со мной, тихо переговариваясь, сидели четыре пожилых человека. Они дымили сигаретками и, похоже, играли в картишки, посасывая пиво из своих кружек. К ним несколько раз подходила официантка, что-то громко говорила, но они каждый раз отмахивались от неё руками. Ещё несколько столов занимали по двое, по трое другие завсегдатаи заведения.

Официантка сегодня была, видимо, не в духе, и не успевала, да и не спешила убирать со столов пустые кружки, остатки рыбы, плёнку с сосисок, раковые панцири, и всё это валялось на них непривлекательными кучками.

За нашим столом тоже кто-то уже успел посидеть. Я смахнул мусор в пустую кружку и отодвинул посуду на дальний угол, чтобы меньше портила настроение.

Под полукруглыми сводами потолка плавали облака сизого плотного табачного дыма, из которого то и дело выныривали фонари под ретро, освещавшие зал бара тусклым, приятным светом, проникавшим сквозь матовые жёлтые стёкла, вставленные в железные фигурные рамки, сделанные под старинные газовые светильники. Вот эти светильники, да ещё грубоватые столы и сводчатые потолки и предавали такой милый шарм этому заведению, создавали тот неповторимый уют, что так манил к себе. Казалось, что барчонок этот существует уже несколько столетий, по нему бродят тени прошлых веков, и даже где-то рядом витает дух самого Петра Первого, потерявшего, – говорят, что спьяну, – в этом городе когда-то, давным-давно, три сумы с золотом, то ли направляясь «на», то ли возвращаясь «с» Полтавской битвы.

Здесь, в самом деле, было что-то от средневекового трактира. И только электрический свет, обитая красным дерматином стойка бармена с высокими табуретами для подсидки, да сам он, стоящий за ней в белой накрахмаленной рубашке с чёрной бабочкой, возвращали посетителя из этого средневекового очарования к современности, от которой почему-то снова хотелось убежать куда-то в прошлое. Даже здесь, в баре, было как-то свободнее душе, чем на улице, обвешанной красными флагами и транспарантами с глупыми призывами. Хотелось куда-то убежать из коммунизма, и этот бар был такой отдушиной, которая создавала иллюзию побега в другой мир.

Сидеть без дела мне уже порядком наскучило, когда, наконец, вернулся Гриша, неся в руках шесть кружек пива.

– Пойди!.. Возьми на стойке ещё две тарелки с сосисками и рыбой, – бросил мне он на ходу, стараясь не пролить пиво из кружек.

– А раки? – спросил я удивлённо.

– Обойдёшься!.. С бабками туго.

Я подошёл к стойке, забрал тарелки, раздвинув толпящуюся в очереди братию, и вернулся к столику. Только теперь я почувствовал дикий голод. Тут же захотел проглотить все сосиски разом.

– А ты не мало ли взял? – спросил я у Охромова, усаживаясь напротив него. – А то я чертовски голоден!..

– Ты прав, – подумав немного, ответил он. – Надо будет потом ещё взять.

– Потом, потом, – огорчился я, – вечно ты сразу не можешь подумать.

– Если ты такой умный, сам бы пошёл и взял! – ответил Гриша.

Я осёкся: в моём кармане было пусто.

Гриша принялся за сосиски, и я, помявшись, последовал его примеру, чувствуя, что этим моего голода не утолить.

Вскоре на столе осталась одна сухая тарань, даже пиво было допито.

– У меня к тебе серьёзный разговор, – напомнил Гриша, дохлёбывая уже и не остатки пива, а пену из своей кружки.

– Ты это уже говорил, – ответил я. – О чём?..

– Слушай, ещё сосисок хочется, – вдруг признался Гриша. – У тебя есть деньги, хоть немного?

– Есть, – я достал из кармана последний червонец, – но это всё, что у меня осталось. А что, у тебя уже нет?

Я некоторое время смотрел на Охромова, пытаясь прочитать ответ в его лице:

– Теперь мне ясно, почему ты взял так мало сосисок. Что ж сразу не сказал? Я б тебе добавил….

– Не знаю, … думал, что хватит, – с кривой ухмылкой ответил Гриша.

Он взял у меня десятку, снова пошёл к стойке, в очередь и через десяток минут вернулся с целой горой дымящихся сосисок и ещё четырьмя кружками пива.

– Всё, теперь и у тебя денег нет, – с непонятным злорадством произнёс он, усаживаясь напротив. – Теперь у нас у обоих нет денег.

– Ну, и что? В училище пешкодрапом вернёмся, – успокоил его я, пережёвывая сосиску и запивая её холодным пивом.

– А то, что у нас с тобой сумасшедшие долги, а в кармане – шиш!.. Ни копейки!.. Понятно?

– Понятно. Ты так говоришь, будто я этого не знаю. Америку через форточку хочешь открыть?!..

– Какую Америку, чёрт её побери?!.. Ты что?!.. Выпуск на носу!.. Нас кредиторы к стенке жмут!.. Надо что-то делать!.. Тем более что за основные долги я в ответе!.. Я поручился, что мы отдадим деньги!.. Перед очень влиятельным в городе, крутым человеком поручился!.. И если ты думаешь, что нам дадут удрать из города без расчёта, то ошибаешься!.. Мне-то уж точно из-под земли достанут!.. Я не хочу неприятностей!

– Я тоже, – согласился я, чувствуя, как настроение, начавшее было подниматься, снова испортилось.

– Тогда надо раздобыть денег и отдать долг!..