Я прижалась к нему, находя в его раздражении что-то успокаивающее. Спустя мгновение он неохотно обнял меня. Над рощей уже опустилась полная тишина, словно пожар и ярость, которые мы принесли с собой, были всего лишь краткой паузой в ее спокойном существовании. Сажа осела на глинистое дно пруда и начала в ней растворяться. Деревья сбросили поврежденные листья в воду, вырванные куски почвы стали зарастать мхом, из земли появились свежие ростки травы. Во главе пруда переплеталось со старым новое очаговое дерево, зарастив зазубренную рану на его стволе. На их ветвях, словно звездочки, распускались маленькие белые цветы.

С пустой головой и абсолютно вымотанная я уснула в лесу, даже не заметив, как Саркан взял меня на руки и вернулся в Башню. Я просыпалась лишь на мгновение, почувствовав в животе неприятное последствие заклинания перемещения, чтобы сонно высказать свое неудовольствие, после чего снова провалилась в сон.

Когда я проснулась, укутанная одеялом в своей узкой кровати в своей крохотной комнатке, я отбросила одеяло и поднялась, не задумываясь над одеждой. Карту, изображавшую долину, пересекал длинный разрез, где в нее попал острый осколок камня. Холст свисал с нее клочками, и вся магия из нее улетучилась. Протирая сонные глаза, я вышла в коридор, обходя усыпавшие пол обломки камня и пушечных ядер. Спустившись вниз, я обнаружила Саркана, собирающего вещи.

— Кому-то нужно очистить столицу от скверны прежде, чем ее разнесут дальше, — пояснил он. — Алёше еще долго валяться в постели, а двору к концу лета придется возвращаться на юг.

На нем был дорожный костюм и красные сапоги с серебряным тиснением. Я до сих пор была покрыта сажей и грязью, в тех же лохмотьях — настоящее приведение, только очень грязное.

Он едва обратил на меня внимание, укладывая пузырьки и флаконы в дорожную сумку. Еще один мешок, наполненный книгами, ждал на лабораторном столе между нами. Пол под ногами был накренен, в стенах тут и там зияли пробоины от пушечных залпов и застрявшие ядра. В отверстиях весело свистел летний ветерок, гоняя по полу обрывки бумаги и пыль, оставляя на камне слабые следы красной и синей краски.

— Я на скорую руку чуть подправил Башню, — продолжал он, укладывая заткнутый и тщательно запечатанный флакон с фиолетовым дымом внутри. — Пекло я забираю с собой. Ты можешь начать ремонт с…

— Я тут не останусь, — прерывала я его. — Я возвращаюсь в Чащу.

— Не мели ерунды. Неужели ты считаешь, что смерть ведьмы обращает все ее заклинания в пыль или изменение ее отношения все разом исправит? Чаща до сих пор кишит чудовищами и порчей, и она не скоро пройдет.

Он был прав, и королева Чащи не умирала, а всего лишь спит. Но он уезжал не ради истребления порчи и не ради королевства. Его Башня разрушена, он напился воды из Веретянницы и он держал меня за руку. Поэтому сейчас он бежал со всех ног в поисках новых стен, за которыми он смог бы укрыться. Теперь он просидит взаперти десяток лет, пока не оборвет все свои корни и перестанет о них переживать.

— Их не станет меньше от моего сидения на куче щебня, — ответила я, разворачиваясь и оставляя его наедине с пузырьками и книгами.

Чаща над моей головой полыхала красными, золотыми и оранжевыми красками, но сквозь лесную почву пробивались что-то перепутавшие белые весенние цветы. На этой неделе вернулась последняя летняя жара, пришедшаяся как раз на время сбора урожая. В полях под палящим солнцем изнывали от жары уставшие труженики, а здесь под плотной завесой ветвей в тусклом свете у журчащей Веретянницы было прохладно. Я шагала босыми ногами по хрустящим опавшим листьям с корзиной полной золотистых плодов. У поворота реки я задержалась. Над водой чтобы попить склонил свою деревянную голову ходок.

Он заметил меня и настороженно замер, но не сбежал. Я вытащила из корзины один плод. Ходок начал медленно подбираться ко мне на своих неуклюжих ногах. Он остановился точно на расстоянии руки. Я не двигалась. Наконец он протянул передние лапы, взял плод и начал надкусывать его, поворачивая в лапах, пока от него не осталось лишь семечко. После этого он посмотрел на меня и осторожно сделал несколько шагов по направлению к лесу. Я кивнула.

Ходок долго вел меня по лесу между деревьев. Наконец он привел меня к скале, напоминающей самое настоящее человеческое лицо, и отодвинул в сторону тяжелый ковер из плетей лиан. За ним показался узкий проход в скале, из которого шел душный сладкий аромат гнили. Мы пробрались через него в узкую прикрытое со всех сторон долину. На одном конце ее росло старое, перекошенное очаговое дерево с неестественно распухшим стволом, посеревшее от скверны. Его нависавшие над долиной ветви были настолько усыпаны плодами, что их концы касались земли.

Ходок неуверенно встал в сторонке. Они поняли, что я по мере сил очищаю оскверненные очаговые деревья, и некоторые из них даже начали мне помогать. Кажется, у них был инстинкт садовников. Теперь они освободились от подталкивавшей их ярости королевы Чащи, а может им просто больше нравился вкус не подверженных скверне плодов.

В Чаще по-прежнему водились кошмарные твари, сохранившие свою собственную ярость. По большей части они меня сторонились, но я все равно натыкалась то тут, то там на растерзанную и гниющую тушку зайца или белки, которых, насколько я могла судить, убили лишь из жестокости. Иногда какой-нибудь из помогавших мне ходоков приходил израненным, хромая с откушенной челюстями богомола конечностью или изодранный чудовищными когтями. Как-то раз в сумрачной части Чащи я свалилась в волчью яму, тщательно замаскированную опавшей листвой и мхом, утыканная сломанными ветками, вымазанными отвратительной блестящей жидкостью, которая приклеивалась и обжигала мою кожу, пока я оттуда выбиралась. Я добралась до рощи очаговых деревьев и умылась в ее пруду. Но до сих пор на ноге, где меня уколола одна из палочек у меня сохранилась болячка. Возможно это была всего лишь обычная ловушка для животных, но я так не думаю. Скорее всего она была предназначена для меня.

Я не могла этому позволить прервать мой труд. Я пригнулась под ветками и с флягой в руке подобралась к самому стволу. Я полила его корни водой Веретянницы, но еще только приступая, я уже знала, что для этого дерева мало надежды. В нем было заперто слишком много душ, искривляя его ствол в разных направлениях, и они слишком долго здесь находились. От них мало что осталось, и будет почти невозможно их всех успокоить и усмирить настолько, чтобы они уснули.

Я долго простояла, прижав руки к стволу, пытаясь до них дотянуться, но даже те, кого я нашла заблудились так давно, что уже позабыли свои имена. Они устало лежали без движения с потухшими глазами в мрачном лесу. Их лица уже растеряли черты. Мне пришлось сдаться и отступить, продрогнув от холода, несмотря на палящее сквозь листву солнце. Страдание прилипло к моей коже, стараясь забраться внутрь. Я выбралась из-под тяжелых ветвей дерева и уселась на освещенном солнцем клочке травы на другой стороне долины. Отпив из своей фляги, я прижала ее влажный, покрытый испариной, край ко лбу.

Через проход в долину, присоединяясь к первому, вошли еще двое ходоков. Они уселись рядком, наклонили свои длинные головы и пристально уставились на мою корзину. Я угостила каждого чистым плодом, и когда приступила к работе, они начали мне помогать. Совместными усилиями мы навалили к стволу очагового дерева сухих сучьев и расчистили широкий участок земли по периметру его ветвей.

Когда мы закончили, я распрямила уставшую спину и потянулась. Потом я натерла руки землей и направилась обратно к дереву. Приложив ладони к стволу, я больше не стала беседовать с заблудившимися душами. Я произнесла: «Kisara», забирая у него воду. Я работала нежно, медленно. Вода выступала на поверхности коры толстыми каплями и медленно стекала тонкими ручейками, исчезая в земле. Солнце передвинулось и повисло над самой головой, паля еще яростнее сквозь свернувшуюся и пожухшую листву. К тому моменту, когда я закончила, оно и вовсе пропало из виду. Мой лоб был липким от пота, а руки испачканы древесным соком. Почва под ногами стала мягкой и влажной. Ствол дерева стал белым как кость. Его ветви перестукивались на ветру словно трещотки. Плоды засохли на ветках.