— Тише! Сейчас спит один тяжелобольной.

На страже у палаты № 6 стояла сестра Адони. Спал ли Франсуа?

Он никогда не видел кабинет судебного следователя и представлял его плохо освещенным, с одной только стоящей на столе лампой под зеленым абажуром. В углу — стенной шкаф. Почему шкаф? Он не знал. Он видел шкаф и кувшин для мытья рук, висящее на гвозде полотенце.

Около месяца следователь был назначен на это место, он его видел. Блондин, немного жирноват, немного лысоват, у жены внешность лошадиного типа.

Обвиняемые должны были сидеть на плетеном стуле. Какое платье надела Бебе? Или осталась в том же зеленом, в котором была в воскресенье? Скорее всего, нет. Это было послеобеденное платье и к тому же так называемое — загородное платье. Он вспомнил, что кажется это платье называлось «Weekend».

Бебе, наверное, выбрала костюм. Она чувствовала нюансы. Когда она была молодой девушкой… Но неважно! Что могли дать эти допросы? Она ничего не скажет. Она неспособна говорить о себе.

Стыд? Гордость?

Однажды случайно, в раздражении, он бросил ей, будто ударил хлыстом:

— Ты настоящая дочь своей матери, которая сочла необходимым разделить свою фамилию на две части. Вы в своей семье все спесивы.

Семья Донневиль… ах, извините, д’Онневиль…

И с другой стороны Донжи, братья Донж, сыновья ремесленника Донжа, деятельные и упрямые, которые благодаря своему терпению и воле…

И даже это имя Бебе! И этот кофе по-турецки, который иногда варили в медной трубке, чтобы вспомнить Константинополь.

Барахло… Мишура… Парфюмерия…

Они же, братья Донж, выделывали кожи, использовали казеин, делали сыр и уже в течение года выращивали свиней, потому что у них оставались неиспользованные отходы.

В результате этих усилий — и Шатеньрэ, и шелковые чулки по восемьдесят франков за пару, платья, заказываемые в Париже, а это белье, которое…

И эта огромная мадам д’Онневиль, со своей дурацкой спесью, шейными платками, своими волосами, выкрашенными бог знает во что.

Женщина, неспособная заниматься любовью! Потому что Бебе была неспособна заниматься любовью. Она ему уступала вот и все. После этого у него возникало желание извиниться перед ней.

— Тебе это неприятно?

— Да нет!

Безропотно, вздыхая по своей грустной судьбе, она шла в ванную комнату, чтобы смыть малейшие следы объятий.

Значит тогда, в Руаяне, Франсуа ошибся? Если бы она тогда не решила, что он на ней женится? Если бы…

Итак, все нужно было вспомнить и пересмотреть. Она ничего не скажет и это будет не от гордости. Это будет…

— Мой бедный мосье. Нужно было все-таки позвать… Смотрите, сколько крови в вашей постели.

Потом бы он раскаялся, но это было выше его сил. Взглянул на сестру Адони так, будто она была деревом или забором, всем, чем угодно, но не сестрой, которая беспокоится за физическое и моральное здоровье других, и грубо ей бросил:

— Да какого вам черта до всего этого?

В палате две уборщицы вместо одной наводили порядок. Им помогал санитар и сама сестра. Адони, взволнованная, как перед явлением Всевышнего.

— Маленький столик поставьте у окна. Нет, стул с другой стороны, а то ему будет темно писать.

Все это готовилось к приходу лысоватого и толстоватого, который скользил по коридорам в сопровождении молодого, одетого с иголочки человека, похожем на тех, кто заполняет улицы по воскресеньям.

— Да, сестра моя. Спасибо, сестра моя. Прошу вас, сестра моя. Так было бы очень хорошо, сестра моя.

Это был мосье Жиффр, судебный следователь. Он прибыл из Шартра и был полной противоположностью своему предшественнику. Его политические взгляды были крайне правыми, и утверждали, что он приговорил к Наказанию одного из влиятельных членов масонской ложи.

Над ним посмеивались из-за баскского берета и велосипеда, а особенно, когда с гордым видом он выводил на прогулку своих шестерых детей, словно шел на процессии.

Миновал месяц, как он приехал сюда, но до сих пор не нашел подходящее жилье. Один врач, который жил в восьми километрах от города, предоставил ему старый дом, без воды и электричества, обставленный кое-какой мебелью.

Может быть мосье Жиффр уже и встречался на улице с Франсуа Донжем? Во всяком случае он слышал о нем, но их еще никто официально не знакомил.

Войдя в палату, следователь слегка поклонился и быстро зашагал к маленькому столику, приготовленному у окна. Открывая портфель, в ожидании, пока устроится секретарь, он произнес:

— Доктор Левер сказал, что я могу пробыть у вас около получаса, конечно, при малейших признаках вашей усталости, я уйду. Итак, с вашего позволения, я начну допрос. Ваше имя?

— Донж, Франсуа-Шарль-Эмиль, сын Донжа Шарля-Юбера-Кретьена, владельца мастерской по изготовлению кож, покойного и Филлатр Эмилии-Гортензии, без профессии, покойной…

— Раньше не привлекались к суду и следствию?

Он еще даже не взглянул в сторону Франсуа, где тот полулежал на нескольких подушках. За окнами с опущенными шторами слышались шаги больных по гравию, было время прогулки.

— В воскресенье, 20 августа, находясь на своей вилле в Шатеньрэ, вы стали жертвой попытки отравления.

Молчание. Следователь поднял голову и увидел, что Франсуа внимательно смотрит на него.

— Я вас слушаю.

— Я не знаю, господин следователь.

— Доктор Пино, который оказывал вам первую помощь, заявил, что не может быть сомнений в том, что в этот день, к двум часам, вы приняли сильную дозу мышьяка, по всей вероятности, с кофе.

Опять молчание.

— Вы отрицаете?

— Я был очень болен, допускаю.

Вам известно, что в таком случае мы должны провести расследование, даже если отсутствуют жалобы со стороны жертвы?

Франсуа по-прежнему молчал. Он глядел на следователя также, как привык смотреть на других. Да как этот человек, занятый детьми, своим временным устройством, восемью километрами, которые ему приходится проезжать на велосипеде каждый раз, чтобы поесть, начавшимися вокруг него интригами, как он мог вот так, только открыв папку, обнаружить хотя бы крупицу истины о Бебе Донж, тогда как он, муж, который прожил с ней десять лет…

— Сейчас, хотя это и не совсем по правилам, прочитаю вам протокол первого допроса мадам Донж. Речь идет о заявлении, сделанном инспектору Жанвье в воскресенье, 20 августа в семнадцать часов.

Я, Эжени-Бланш-Клементина, 27 лет, супруга Донжа, заявляю следующее: сегодня, находясь на вилле в Шатеньрэ, которая принадлежит моему мужу и его брату, покушалась на жизнь Франсуа Донжа посредством отравления, добавив ему в кофе значительное количество мышьяка.

Больше мне нечего добавить.

В это время следователь поднял глаза и увидел, что улыбка слетает с губ Франсуа.

— Видите, ваша жена признает факты.

В судебной практике мосье Жиффра редко случалось, что бы так вели себя на допросе, да еще и не смотрели на него. Даже перед Бебе Донж он не чувствовал себя так.

— А сейчас я познакомлю вас с протоколом допроса, которому обвиняемая была подвергнута вчера…

Он пожалел о том, что произнес слово «обвиняемая», но было уже поздно, Франсуа нахмурился. На этом допросе Бебе была в платье или в костюме? Перед тем как слушать, ему было нужно полностью представить всю обстановку. Он прикрыл глаза и, сам не желая, опять увидел мол Руаяна, спины идущих впереди Феликса и Жанны.

— Я избавлю вас от обычных формулировок. Только зачитаю основные вопросы и ответы.

Вопрос: Когда вы составили план покушения на жизнь вашего мужа?

Ответ: Я точно не знаю.

Вопрос: За несколько дней до покушения? За несколько месяцев?

Ответ: Вероятно за несколько месяцев.

Вопрос: Почему вы говорите «вероятно»?

Ответ: Потому что план был довольно неясным.

Вопрос: Что вы подразумеваете под этим «довольно неясным планом»?

Ответ: Я все-таки чувствовала, что мы все равно придем к этому, но не была уверена…