— Что если нам прогуляться по молу? Сейчас такая жара!
Ситуация в конце жаркого летнего дня была банальной и забавной. Впереди шли Феликс с Жанной. Франсуа — сзади, между Дези и другой девушкой, Бебе, которой не было и восемнадцати лет. Дези нервничала. У неё было ощущение, что она прогуливается с семьей.
— Ты не считаешь, что это смешно?
— Этот закат солнца великолепен, — спокойно ответил Франсуа.
Она прошла с ними еще метров сто, нахмурившись и молча.
— И потом с меня хватит… Бай-бай!
С этими словами она исчезла в толпе.
— Не стоит обращать внимание, мадемуазель.
— Почему вы извиняетесь? Это все так естественно, не так ли?
— О!
Она поняла, она его ободрила.
— А у вашего брата тоже есть подружка?
— Почему вы спрашиваете меня об этом?
— Потому что думаю, что он серьезно ухаживает за моей сестрой…
В то время она была очень тоненькая; ее ноги казались более длинными, а талия еще более гибкой, но никогда to ничего не заставляло её отводить взгляд. Она смотрела прямо в глаза, не улыбаясь, и это смущало людей.
— Сегодня вечером ваша подружка устроит вам сцену. Прошу меня извинить. Это все из-за вашего брата и моей сестры. Но, если бы я не была с сестрой, меня бы поймала мать.
Сцена состоялась. И без единого слова Дези, кроме:
— Если будешь вертеться возле этих девственниц…
На следующий день Франсуа по-другому смотрел на Бебе, с какой-то робостью. Он был довольно неловок еще и потому, что она почувствовала это. В её взгляде не было ни иронии, ни удовлетворения.
— Ваша подруга очень сердилась?
— Это не имеет значения.
— А вы знаете, что ваш брат и моя сестра видятся каждый день и тем не менее, хотят еще и переписываться? Вы живете в Париже?
— Нет, в провинции.
— А мы до сих пор жили в Константинополе. Теперь папа умер и мы больше не поедем в Турцию. У мамы поместье в департаменте Об…
— Где это?
— В Мофранде. Забытый уголок. Старый семейный дом. Что-то вроде старого замка, который нужно реставрировать.
— Это в пятнадцати километрах от меня, — с удовольствием констатировал он.
Через три месяца братья обвенчались с сестрами в церкви Мофранда. В середине зимы мадам д’Онневиль, скучавшая в этом местами заплесневелом доме, переехала в город, но каждую неделю приезжала навестить дочерей.
Итак, ничего бы не произошло, если бы тогда, в Руаяне, Бебе его не подбодрила. Сделала она это не случайно. С их первой встречи в баре казино, она действовала полностью сознавая причину этих поступков, в этом он был убежден.
Тогда перед ними шли двое, уже тогда похожие на супружескую пару: Жанна и Феликс.
И, когда они оставались одни, Бебе и он, Бебе ведь тоже стала вести себя иначе. Есть своеобразная манера идти рядом с мужчиной. Манера в разговоре вдруг повернуться к нему и поддержать его взгляд. И даже манера расстаться в толпе.
Бебе была в нем заинтересована. Не была ли она раздосадована, когда он заявил, что живет не в Париже, а в провинции?
Она, как и сестра, хотела выйти замуж.
Она хотела иметь свой дом, прислугу.
Вот о чем думал он, вспоминая о их десятилетнем супружестве. Был ли он зол на неё? Это слово, пожалуй, слишком сильное. Иногда он смотрел на неё критически, порой так, как она на него в Руаяне.
Даже когда впервые он овладел ею, то не строил иллюзий на ее счет.
— У нее вялое тело! — констатировал он.
Он не любил ее тело. Не любил ее слишком белую кожу, ни то, как пассивно она ему отдавалась, с открытыми глазами и ясным взором.
Она просто хотела стать Бебе Донж.
И он в течение десяти лет в этом не сомневался. И все его поступки исходили из этой уверенности. Он был из тех мужчин, кто из одной когда-то понятой истины исходит во всех дальнейших логических выводах развития событий.
— Утром мне звонил судебный следователь, чтобы узнать, сможет ли он вас допросить…
Франсуа увидел у своего изголовья доктора, который встряхивал термометр.
— Я считаю, что вы еще несколько дней должны отдохнуть. Вас очень ослабили промывания. Следователь не настаивал. Как он сказал мне по телефону, Она признала себя виновной.
Взгляд больного встревожил доктора, который уже спрашивал себя, не испортил ли он все дело. Глаза Донжа выражали искреннее удивление при слове «виновна».
— Простите, что сказал вам об этом. Но я считал, что наши отношения стали дружескими.
— Вы правы, доктор.
Точно, как в случае с сестрой Адони.
Относительно спокойствия и почти блаженной безмятежности, все ошибались, думая, что его терзают бурные думы.
— Я вернусь после обеда. Вы проспите несколько часов после укола, который я вам сейчас сделаю.
Он закрыл глаза еще до того, как ушел доктор, смущенно догадавшись о том, что сестра открыла окно и опустила шторы. Он, слышал пение птиц. Иногда скрипели тормоза машин, останавливающихся на посыпанной гравием аллее. Больные прогуливались, разговаривая, но до него доносился лишь их неразборчивый шепот. На часовне прозвенели колокола, потом, в полдень, позвонили, созывая больных в столовую на обед.
Нужно было четко следить за ходом своих воспоминаний, чтобы ничего не забыть и больше не обмануться даже в самой незначительной детали.
Но воспоминания путались, накладываясь одно на другое: Жак с рыбой на удочке, теннисная площадка, залитая ярким солнцем, шампиньоны, за которыми он должен был ехать в город, освещенная витрина Центрального кафе, ручка тормоза, обтянутая кожей…
Когда в клинике доктора Пешена, который в то время еще не переехал на юг, родился Жак, там была такая же обстановка, что и в этой больнице. Утром его заставили подождать в саду, полном тюльпанов, потому что был апрель. В палатах и коридорах ощущалось оживление. Открывались окна, и он угадал конец утренней суматохи: уборки, смены белья, уносимых блюд, детей, которых возвращали матерям.
Немного бледные, они сидели на кроватях, а нянечки бегали из одной палаты в другую.
— Можете войти, мосье Донж.
Он вошел также, как входил к нему Феликс, до этого в нетерпении простояв в коридоре. Сомнения прошли. Все ясно и понятно. Следы страдания тщательно стерты.
Беспокойная улыбка Бебе… Потому что уже тогда в ее улыбке было беспокойство! Откуда это беспокойство, он понял только теперь?
А тогда он представлял… Она на него сердилась, потому что он — мужчина, он не страдал, потому что жизнь для него продолжалась по-прежнему, потому что перед тем как прийти, он побывал в своей конторе и занимался делами. Кто знает?
А может быть он воспользовался предоставленной ему свободой…
Сестра Адони ходила вокруг него на цыпочках. Наклонялась, видела, что он спокоен и была уверена, что он спит. Разве мы вот так не ошибаемся, фатально, в отношении того, что думают другие?
— Мама приходила вчера. Она утверждает, что малыш — истинный Донж, а от нас в нем ничего нет.
Что он должен был тогда сказать и не сказал?
— Кло хорошо ухаживает за тобой? В доме не очень большой беспорядок?
Они жили в доме его отца, рядом с бывшей мастерской, на берегу реки. Дом отремонтировали, но внутри все оставалось по — старому. Неожиданные коридоры, маленькие комнаты, расположенные ниже общего уровня, фонарики.
— Я всегда теряюсь в этом лабиринте! — повторяла мадам д’Онневиль, привыкшая к огромным новым зданиям с широкими окнами. — Не знаю, почему вы полностью не перестроите этот дом?
Феликс с Жанной жили через две улицы в более современном доме, но Жанна не любила заниматься хозяйством и детьми. Она читала и курила в постели, играла в бридж, увлекалась искусством.
— Если я не вернусь к восьми часам, Феликс, уложи детей.
И Феликс все это делал.
Что это был за шум, внезапно раздавшиеся голоса, как будто закончилась большая воскресная месса? В больнице был день посещений. Двери открылись. Родственники больных разбрелись по палатам с виноградом, апельсинами, сладостями, заполнили коридоры и залы.
