— А о чем вы мне можете рассказать?

— Мы наметили дату суда — примерно через шесть месяцев. В Оулд-Бейли.

— Фантастика.

— Может, вам лучше уехать в продолжительный отпуск или сменить место жительства?

— Как там Тони Смарт? — спросил я.

— Напуган, — ответила Психея, а затем сообразила, что я ее подловил, и добавила: — Вот дерьмо!

— Можно ли утверждать, что своими действиями я успел нарушить закон?

— Нет, не думаю.

— Как по-вашему, кто залил красной краской мою дверь? Может, мне стоит обратиться в полицию?

— Вы причинили нам столько неприятностей, что я не удивлюсь, если это были разозленные полицейские.

— Значит, вы знали об этом?

— В газете были фотографии.

— Думаю, мне понадобится защита полиции. Те, кто избил Тони Смарта, могут навестить и меня.

— Вы будете в полной безопасности, если уедете куда-нибудь.

— Я узнаю на суде, кто был отцом ребенка?

— Я не имею права чинить препятствия расследованию, сообщая вам, какие улики будут использованы.

— А вы проявите чуточку воображения. Если хотите, чтобы я остановился, дайте мне, что хочу я. Скажите, чей был ребенок. Скажите, кто заказал убийство Лили. Или хотя бы пообещайте покарать того, кто заказал это убийство.

— Не знаю насчет первых двух пунктов, но вот по поводу последнего — да. — Она смутилась, как будто проболталась о чем-то. — Послушайте, Конрад, на меня оказывают сильное давление. Некоторые полагают, что если бы на моем месте был мужчина, он бы удержал вас под контролем. Каждый раз, когда вы что-то выкидываете, обвиняют меня. Никто вас даже пальцем не трогает. Только из-за того, что вы немного полежали в коме и в вас стреляли. Это несправедливо, мать вашу. Пусть уж лучше кто-нибудь выстрелит в меня. Тогда мне будет гораздо легче.

— Хотите чаю? — спросил я.

— Пожалуйста, ради меня, прекратите все это. — У нее на глазах появились неподдельные слезы.

— Послушайте, — сказал я, — может, признаем, что измываться друг над другом нас вынуждает сексуальное напряжение? Нам ведь так и хочется стащить друг с друга одежду. Давайте лучше отправимся в постель и хорошенько трахнемся?

Психея взглянула на меня с еще более обиженным видом, если это только было возможно.

— А попробовать стоило, — резюмировал я.

— В каком же извращенном мире вы обитаете, Конрад! Это ведь не страница писем в мужском журнале — это наша с вами реальность.

— Но разве не здорово было бы заняться сексом, когда под дверью собрались репортеры центральных газет, не подозревающие, что тут происходит? Разве это не дало бы вам почувствовать свою силу и власть? А как это было бы порочно!

— Да, Конрад, вам только что удалось развеять остатки моих добрых чувств по отношению к вам. Если вы продолжите расследовать это дело самостоятельно, я добьюсь вашего ареста.

— Вы сможете меня арестовать, если я нарушу закон.

— На это не рассчитывайте. Это нас и раньше не останавливало.

— Ну хорошо, хотя бы отсосите у меня, — сказал я. — Без полноценного полового контакта, а? Давайте.

— Вы отвратительны, — бросила Психея.

— Люди вообще отвратительные существа, — проговорил я. — Дело не в этом. Секс — это совпадение двух отвратительностей. Я просто проверяю, не совпадут ли наши.

Психея встала и взяла свою дешевую сумочку, с которой она ходила на работу.

— Я постараюсь, чтобы в следующий раз к вам прислали мужчину.

— Отлично, тогда до свидания.

Мы дошли до двери, и я ее выпустил.

— Да, — напомнил я на прощание, — мне все еще нужны мои списки, помните?

Ее взгляд сказал мне, куда именно я должен отправиться и что именно сделать, когда я туда доберусь.

Психея проложила себе дорогу сквозь толпу журналистов, отбиваясь от них фразой: Без комментариев. Молодец, девочка.

Затем я набрал номер Энн-Мари.

Энн-Мари была польщена тем, что Гитлер позвонил ей лично из своего осажденного бункера. Похоже, все происходящее казалось ей увлекательным приключением, от которого можно было штаны обмочить.

— На что это похоже? — спросила она, имея в виду осаду, устроенную прессой.

— Да так, ничего особенного. Представляешь, наверное. Не слишком приятно. Я бы предпочел, чтобы их не было. Мне очень хочется тебя увидеть, но они следуют за мной повсюду, а тебе нельзя сюда приезжать.

— Но я могла бы, — сказала она, и я ей, безусловно, верил.

— Энн-Мари, — ответил я, — ты просто не понимаешь, чем это может кончиться. К концу дня они возьмут интервью у твоих родственников, о существовании которых ты даже не подозревала. Я боюсь, не прослушивают ли они мой телефон.

— Не впадай в паранойю.

— Я по тебе скучаю, мне хочется лечь рядом и тесно прижаться к тебе.

— Потерпи еще немного, — сказала она.

— Да, через день-другой они потеряют ко мне интерес.

— Конрад, — заговорила Энн-Мари уже другим тоном, — зачем ты ездил в больницу к Азифу?

— Если я скажу тебе, ты пожалеешь, что узнала.

— Не пожалею.

Мы еще обменялись нежностями, после чего я повесил трубку. Мне пришла в голову мысль, уже не в первый раз, что Энн-Мари, возможно, тоже следит за мной. Я подумал, что, наверное, стоит остерегаться ее чуть больше, а доверять ей чуть меньше.

Оставалось еще вечернее посещение театра. На этот раз папарацци на мотоциклах смогли нагнать нас в центре Лондона. Джеймз и не пытался улизнуть от них — в этом не было смысла. К тому же я хотел, чтобы репортеры узнали, куда мы едем. Так можно было оказать дополнительное, пусть и незаметное для других, давление на Алана и Дороти. Я рассчитывал, что это переполнит чашу их терпения и они сдадутся. Я решил послать им открытку со словами: «Я готов вечно ходить на ваш спектакль. Интересно, хватит ли сил у вас?» Я также надеялся, что непрямое внимание прессы заставит их запаниковать, и они пойдут на контакт со мной.

Еще утром мне пришла в голову и другая мысль: может, мне удастся привлечь внимание прессы к негру и альбиносу из «мондео». Но когда я выглянул из окна и осмотрел улицу, их на обычном месте не было. Похоже, они решили, что мои передвижения и так достаточно хорошо прослеживаются. Или опасались, что их заметят и начнут задавать им вопросы. Едва ли они сошли бы за журналистов, хотя сейчас, конечно, был самый благоприятный момент, чтобы целый день торчать перед моим домом в машине, не привлекая к себе внимания. Судя по всему, максимум, на что я мог подвигнуть журналистов, — это посетить крайне неудачную постановку «Макбета».

Тогда, впрочем, я не знал, что воскресное крайне неудачное представление «Макбета» было последним из тех, которые я собирался посетить.

Звонок раздался поздно вечером в воскресенье.

Со мной разговаривал Алан, хотя я физически ощущал присутствие Дороти, находившейся возле него. Именно она дергала за нити разговора, решая, что Алану следует сказать, а о чем лучше умолчать.

— Мы хотим знать, — сказал Алан, — что требуется для того, чтобы ты перестал срывать нам спектакли.

До этой мирной стадии переговоров мы добрались далеко не сразу — сначала Алан раз тридцать назвал меня ублюдком и гребаным сраным мудаком.

— Мне нужно — единственное, что мне нужно, — это знать правду.

— Сначала пообещай не приближаться к театру, нашей квартире и нашему сыну.

— Но мы с ним почти подружились. А спектакль мне просто очень нравится.

— Таковы наши условия.

— Что ж, хорошо, тогда ждите меня на завтрашнем спектакле. С представителями столичной прессы. Они наверняка что-нибудь заподозрят, когда поймут, что я каждый вечер отправляюсь на один и тот же спектакль, главную роль в котором играет актер, имевший, по слухам, роман с недавно убитой женщиной. Я не удивлюсь, если некоторые репортеры уже что-то пронюхали. Вам еще не звонили?

Алан промолчал, и это выдало его с головой — да, конечно, звонили.