«Нас прежде всего интересует, что означает слово “охотиться” или что собой представляет сама охота, какое деяние заставляет того, кто его совершает, подчиняться законам об охоте. Кажется, нет ничего проще, чем дать определение этому действию. Охотиться и значит охотиться, это само собой разумеется, — скажут нам многие. Но на деле нет ничего труднее, чем дать точное определение этому действию, и обилие определений, иногда противоречащих друг другу, данных в ходе многочисленных судебных заседаний, — наилучшее тому свидетельство.

Охотились ли вы, когда всадили пулю в болтливую сороку, что без умолку трещала на всю улицу? Охотился ли ваш сынишка, когда он схватил висевший на стене гостиной старинный карабин и пальнул в снегиря или трясогузку, но не причинил птахам ни малейшего вреда, ибо промахнулся? Охотится ли уличный парижский мальчишка, когда стреляет глиняными шариками из духовой трубки по гомонящим в луже воробьям? И все же наша юриспруденция относит сии деяния к охоте.

Итак, попробуем все же дать охоте следующее определение: охота — это действие, представляющее собой поиск и преследование любого животного, не являющегося домашним, с целью схватить его, вне зависимости от того, каким способом достигается указанная цель».

А что в таком случае делает охотник, когда он в сопровождении верного пса за несколько дней до торжественного открытия сезона охоты бродит по полям для того, чтобы потренировать своего спутника или разведать, где жируют самые большие стаи куропаток? Охотится он или нет? Разумеется нет, ибо в его задачу не входит поимка дичи живьем или убийство ее.

Именно такое решение принял в 1852 году суд города Дуэ, руководствуясь определением, что охота есть не только поиск дичи, но еще и ее преследование с целью убить или взять живьем, а потому и объявил, что в подобной прогулке он не усматривает факта охоты. Однако кассационный суд, рассмотрев это дело, отменил решение нижестоящей инстанции, объяснив свои действия тем, что закон был якобы составлен так, чтобы защитить не только дичь в период ее воспроизводства, но и урожай от потрав, которые могут учинить охотники и их собаки, бродя по полям и тренируясь до начала сезона охоты.

Все же следует заметить, что за 5–6 дней до начала открытия сезона охоты в полях уже практически не остается неубранных участков. А если где-то случайно и осталась несжатая полоса, то разве не будут на ней вытоптаны хлеба, когда охоту разрешат? Кстати, потрава хлебов или иных сельскохозяйственных культур вовсе не является преступлением, подпадающим под юрисдикцию законов об охоте!

Что же касается воспроизводства дичи, то сей процесс происходит в то время, когда в поле и выйти-то невозможно, ибо рискуешь запутаться в высоких цветущих травах или, с превеликим трудом передвигая ноги, бродить среди недозрелых злаков.

Совершенно очевидно, что всякий уважающий право собственности охотник, тоже, кстати, весьма озабоченный тем, чтобы и его личные права не нарушались, не совершит столь варварский поступок, как вытаптывание посевов.

Так чему же верить? Как должен поступить судья?

Согласитесь, дорогие читатели, что я был прав, когда утверждал, что хотя текст закона и кажется предельно ясным и понятным, но при его применении дело часто запутывается настолько, будто прозрачная жидкость по мановению палочки злой волшебницы превратилась в густые чернила.

Но, как бы там ни было и как бы это ни шло вразрез с намерениями кассационного суда, мы ведь как отправились с нашими собачками осмотреть поля накануне великого дня, так сказать, проинспектировать «поле битвы», так и будем делать это и впредь. Не так ли, дорогие читатели?

Теперь, когда нам, к счастью, известно, что такое охота, когда мы пришли к согласию по данному вопросу, ознакомимся вкратце с условиями, при которых человек может осуществить свое право охотиться. Для начала, пожалуй, если это только возможно, проясним, что же представляют собой огороженные участки, упомянутые в статье 2 закона об охоте от 3 мая 1844 года.

Прежде всего следует иметь в виду, что правом охотиться обладает не фермер, а землевладелец, если только в арендном договоре нет особых положений на сей счет. Правда, за фермером оставлено право охотиться на небольшом участке, примыкающем непосредственно к его жилищу.

Надо помнить, что землевладелец или арендатор охотничьих угодий имеет право приказать обсадить участок колючим кустарником.

И последнее: фермер имеет право сооружать на своих землях изгороди и решетки, чтобы защитить посевы от набегов прожорливых животных и птиц из соседних лесов, но он обязан также устроить в изгородях особые проходы, которые позволили бы землевладельцу, то есть человеку, обладающему правом охотиться, свободно перемещаться по данному участку. Так говорится в решении, вынесенном судом Мелёна 25 января 1877 года.

Исключение, сделанное законодателями для землевладельца, который по закону может охотиться в любое время года и без охотничьего удостоверения на своем участке, непосредственно примыкающем к его жилищу, вовсе не является привилегией, а в конечном счете есть всего лишь признание священного принципа неприкосновенности жилища.

Чтобы иметь возможность во всей полноте воспользоваться этим драгоценным правом, землевладельцы и все остальные члены общества должны договориться, что следует понимать под терминами «изгородь» и «жилище».

И вот по этому-то вопросу, как и по многим другим, наши юристы не могут прийти к согласию.

В каком же случае изгородь вполне отвечает требованиям соответствующей статьи нашего закона?

Оказывается, простого ряда вбитых в землю кольев, скрепленных железной проволокой, недостаточно, чтобы считаться изгородью. Пусть так. А что скажут наши крючкотворы о железной решетке высотой в полтора, а то и в два метра? Не знаю. Вполне понятно, что стена, сложенная из кирпичей или булыжников, удовлетворила бы самых строгих блюстителей закона в том случае, если бы в ней не было ни ворот, ни даже узеньких дверей. Итак, господа, все: судьи и преступники, сельские полицейские и лесники — шагом марш к стене! Что касается глубоких рвов, даже наполненных водой, то их наши законники не признают в качестве надежной преграды, если только над ними не высятся каменные стены.

Однако я сам знаю несколько рвов на торфяниках, которые вовсе не нуждаются ни в каких дополнительных стенах, ибо являются совершенно непроходимым препятствием как для зверя, так и для человека, так что никакая самая высокая и прочная изгородь с ними не сравнится.

По странной прихоти наших судей живая изгородь из высоких кустов, чьи ветви крепко переплелись и образовали вверху довольно плотную завесу, признается достаточно надежной изгородью, хотя внизу, у корней кустов, в ней имеются довольно широкие прогалы, через которые как в ту, так и в другую сторону проскальзывают и зайцы и собаки. И в то же время реку не признают за достойную преграду, способную воспрепятствовать сообщению между двумя участками! Видите ли, реку может преодолеть любой! Позвольте спросить, любую ли реку может переплыть человек или зверь? Даже если она шириной метров в десять? И глубиной где в два, а где и в три метра?

Я, быть может, и покажусь кому-то наивным чудаком, но считаю такое препятствие куда более серьезным, чем живая изгородь высотой в полтора метра или чуть более того.

Кстати, при рассмотрении дел судьи часто обращают внимание на протяженность изгородей, рвов, решеток и речушек. И здесь, в общем-то, они действуют на свой страх и риск, ибо в законе нет никаких конкретных указаний на то, какова должна быть протяженность преграды, чтобы ее сочли достойной почетного звания «изгороди».

Что касается того, что же законодатель подразумевал под «жилищем», то тут, казалось бы, все ясно.

Само собой разумеется, что в законе речь не идет о первой попавшейся постройке. Зная, что законодатель сделал соответствующее исключение из общего правила в статье 2 данного закона только из уважения к принципу неприкосновенности жилища, мы должны отдавать себе отчет в том, что под «жилищем» следует понимать сооружение не только действительно пригодное для жилья, но и в самом деле обитаемое, хотя бы время от времени.