— Ушёл. К себе, ненадолго. Вот, записку оставил.

— Так… «В Неаполь, за книгами и записями, скоро буду…» Ясно. Давно он ушёл?

— Не знаю, я же спал.

— Какие книги, заметки?

— Спроси, сбегай… — Они помолчали.

— Он же итальянец, а пишет по-русски. — Снова и снова Славку удивляла эта особенность магии дворца.

— Да, теперь ясно, почему… Ворон давал мне книжку, учебник магии, я потерял её в лесу, когда от магов убегал. И непонятно было — почему я в ней дома ни единого словечка разобрать не могу. Колдовство во дворце, значит, такое. Ну, и правильно — сюда ведь со всех концов земли народ собирается, как бы они друг друга понимали?

— А тогда… получается, если мы из дворца выйдем, мы Меркони вообще понять не сможем?

— Да… это скверно.

В это время в зале появился Джа с малышом на плече. Дожидаясь, пока друзья проснутся, он от нечего делать бродил по дворцу, исследуя все доступные уголки. Увидев Димку, Кхо, точно белка, прыгнул к нему на локоть. И… расплакался.

— Ты что? — растерялся Димка.

— Наш дом… Дом поломали.

— Как… Кто?

— Люди, наверно. Их запах, — зло проворчал великан.

Поблекшие воспоминания о жизни в лесной избушке вспыхнули с новой силой, Димке показалось, словно он пришёл оттуда только час назад. И теперь уже ничего не могло быть прежним. Но что для Димки стало светлым прошлым, для Джа и Кхо означало разрушение всего их привычного мира. Чем он мог помочь? Он понимал, что для лесных существ ещё долгое время жизнь протекала бы в привычном укладе, не появись в этом тайном мирке он, беглец, преследуемый магами. И какой толк теперь что-то говорить, какие-то слова?

Закусив губу, Димка посмотрел на трон, величественно сверкавший холодным огнём.

«Мерлин! Я твой наследник, я должен продолжить твоё дело, но я не знаю совсем ничего, и пока что власть, вручённая тобой, приносит мне и моим друзьям потери и несчастья…»

Вслух он сказал:

— Мы постараемся исправить, что можно, Кхо! И отомстим. И вообще, всё устроим так, что будет очень хорошо. Даже лучше, чем было. Не обижайся на меня…

Кхо хотел сказать, что он даже и подумать не мог обижаться на Димку… Но Димка вдруг вспомнил… и неприятное беспокойство кольнуло его:

— Почему я до сих пор не разрубил эту цепь, как говорил Ворон?! Я же помнил об этом, мог сделать в любую минуту, и…

Словно какая-то сила удержала меня, подумал Димка. Незаметная — и почти неодолимая. Неужели, противится сам дворец? Или кристалл? Нет, надо во что бы то ни стало сделать это, именно сейчас! Выполнить волю Ворона! Но почему? Почему он так боится? Откуда этот страх — магия дворца, сам дворец боится того, что случится? Но если дворец идёт против воли Мерлина — почему он слушается меня во всём другом. Почему, почему я не знаю, что случится после? Ворон… он знал? Или ему наказал Мерлин, также ничего не объясняя? Может быть, то, что случится, будет слишком опасным…

Димка не сомневался, что Ворон во всём следовал желанию Мерлина спасти волшебный мир. Но… какое-то объяснение должно было существовать. Больше всего Димку страшила именно неизвестность. Совершенно ясно было, что разрубив цепь, он совершит что-то очень-очень важное. И возле принца теперь не окажется человека, такого сильного и мудрого, как Ворон, чтобы можно было во всём уповать на него.

Ящик Пандоры, вспомнил Димка историю из книжки с мифами. Именно так. Конечно, дворец боится. Он просто тоже не знает. У него есть задача — охранять меня. А разрубив цепь, я выпущу такую силу, контролировать которую не под силу и дворцу! Мы с ним оба — заложники страха. Но я же — принц! Я не могу оставаться послушным страху — и страху даже не своему, а чужому, страху дворца.

Ну почему он не посоветовался с магистром Колдусом!? Наверняка мудрейший учёный что-то знает, или хотя бы догадывается о предназначении кристалла, о том, к чему приведёт уничтожение его связи с дворцом, и о том, что за меч хранится у трона Мерлина…

Но ждать больше нельзя! Как бы ни было страшно. Димка всем телом чувствовал нарастающее напряжение сил, как будто он катастрофически опаздывал… или уже опоздал…

И принц, мягко отстранив малыша, направился к трону. Рукоять меча, лежавшего на прежнем месте, так же уверенно лёгла в ладонь, наполняя мышцы тугой энергией. И всё было замечательно, только какой-то озноб противно пробежал по телу. Но теперь уже не остановиться, вот он, кристалл, прямо перед принцем, цепь тускло блестит… только чуть-чуть размахнуться…

Друзья с удивлением смотрели на Димку. Молчали. Они ничего не понимают. Вдруг… Димка ощутил чей-то взгляд спиной. Осязаемый, как ледяное острие сосульки. Перехватило дыхание от страха, Димка чувствовал — тот, кто стоит позади, настолько могуч и опасен, что уже просто повернуться к нему лицом — невозможно, но и не видеть его — мука ещё большая, невыносимая.

Димку затрясло, он хотел кричать — и немел, боялся так, как никогда в жизни, как никогда не бывает наяву, только в самом кошмарном сне, в припадке сумасшествия… И меч, и кристалл, скованные неведомой волей, оставили своего хозяина. Пытаясь вернуть себе ощущение власти над магией дворца, Димка сделал последнее усилие — но только судорога исказила его лицо.

— Положи меч! — послышался резкий, срывающийся в визг, голос. Принц выполнил приказ. — Не поворачивайся! Отойди от берилла! Ну!! Так стой! Не шевелись!

Димка видел, как тьма заполняет пространство, и эту тьму рассекают разноцветные молнии. Он упал. Чёрная фигура, с ног до головы закутанная в плащ, склонилась над ним, факелы и светильники во дворце гасли, откуда-то из глубин раздался рёв, сотрясший стены подземных покоев; гранит, мрамор, малахит, золото, серебро, железо — всё крошилось, иссекалось трещинами, оплывало и рассыпалось в прах. Все эти громадные массы вещества, поднятые в воздух хоботом смерча, закружились в наступившей мгле и просыпались на землю. Оглушающие звуковые волны, пламя, вырвавшееся из глубин, превратило местность в окружности десятков километров в пустыню без признаков жизни.

Пасмурным летним утром по дороге, ведущей к королевскому замку двигался небольшой отряд всадников. Пустынная местность, ещё дремлющая природа, тишина и покой, казалось, царили сейчас во всей вселенной. Кругом не было видно ни деревца, выгоревшая под палящим солнцем долина, редкие, чахлые кустики, овраги — и замок впереди.

Замок казался мёртвым. Без флагов, без стражников, без людского гомона. Мёртвая дорога, не зарастающая травой. И даже небо с неподвижными облаками было точно нарисованным на громадном холсте.

Путников, однако, совершенно не удивлял унылый вид местности. Один, среднего роста, черноволосый, худой, одетый в бархатный, облегающий камзол и короткий плащ. На голове красовался бархатный же берет с потрёпанным страусовым пером. Во всей одежде преобладали синие и красные цвета, сплетавшиеся в замысловатые узоры, только берет и сапоги были однотонно чёрные. Лицо всадника выражало полнейшее равнодушие ко всему миру. Оно имело правильные, аристократические черты, и казалось суровым и даже злым из-за старого шрама, рассекающего щёку у резко обрисованного рта.

Второй был полной противоположностью своему спутнику — грузный, с отдуловатым лицом, щеки на котором живописно подпрыгивали при каждом шаге коня. Взгляд у него был весёлый, даже несколько плутоватый. Одежда толстяка была яркой, чванливой, с кружевными манжетами и воротничком, с золочёным, в затейливой насечке нагрудником, с атласными лентами и витыми шнурами.

Сопровождала их легковооружённая охрана числом около двадцати всадников.

В то время, когда путники подъезжали к замку, между ними происходил такой разговор (или, вернее, монолог):

— Дорогой мой друг, вся придворная магическая наука зиждется на постулате о постоянном числе, и новомодные теории шарлатанов — это просто откровенная чушь, исходящая от людей, желающих подорвать священное учение, и они-то и есть самые злостные еретики. По ним давно костёр плачет, нашего славного епископа! — Эти слова принадлежали толстяку (он же — лорд Оурбан, канцлер) и были сказаны с единственной целью — вытянуть из маршала Кронга хотя бы несколько фраз. Оурбан уважал старого вояку за ум и смелость, но в пути неразговорчивость спутника изрядно утомила любившего весёлое общество придворного. Более всего лорд Оурбан досадовал, что не взял в поездку своего шута.