Джамна видела, как перелетают с озера на озеро изящные розовые фламинго. Иногда они собираются гигантскими стаями, и тогда от них вода озёр приобретает розовый цвет...

Но зато сколько всякой живности водится в пресных горных озёрах, обрамленных кустами жёлтой акации. В кристально чистой воде живёт самая разная рыба, нежится множество бегемотов. А на мелководье буйно разрастаются водоросли и папирус"— жилище для многих птиц.

В сухих, безводных местах обитают зебры, сернобыки и страусы. По лугам бродят жирафы, носороги и слоны, грациозно, большими прыжками скачут антилопы. На открытых равнинах охотятся пятнистые кошки — леопарды и гепарды, а когда стемнеет, нередко слышишь рык царя зверей — льва.

В горах же живут гориллы, а внизу — в самой впадине — по холмистым низинам бродят в поисках насекомых, семян и скорпионов полчища бабуинов. Высоко в небе, расправив крылья невиданного размера, в восходящих потоках тёплого воздуха парят орлы и грифы.

В зарослях колючего кустарника перелетают с ветки на ветку птицы турако, бородастики, птицы-носороги и попугаи. Здесь можно встретить самых разных ящериц всех размеров и цветов, которые снуют с такой скоростью, словно за ними кто-то гонится.

Джамне кажется, что жизнь на этих равнинах и горах течёт как бы вне времени, основательно и спокойно, а само время измеряется лишь восходом и заходом солнца. «Может быть, это и есть Эдем, рай божественный...» — думает девушка, и ни капельки не жалеет, что покинула тот мир, который совсем не похож на этот, где встреченные ими люди тоже основательны и спокойны, с размашистой и вместе с тем горделивой походкой, и где богатство человека измеряется не золотом, а количеством верблюдов, коз, коров и овец да числом детей в семье...

Как-то Ману и Джамна подошли к одному дому, чтобы пополнить съестные припасы, и девушка вновь подивилась простоте и оригинальности его постройки... Из согнутых и связанных вместе веток деревьев был сделан каркас в форме купола. Снаружи каркас укрыт переплетённой травой и кожами животных. В доме сооружён очаг для приготовления пищи, а спальней служила пушистая шкура... В таких жилищах комаров и мух, как правило, не бывает.

Ещё один перевал, и Many сказал:

   — Там, внизу, моё селение.

И как только они спустились, кто-то, узнав Ману, закричал:

   — Великий воин Ману вернулся! Наш вождь Ману! Наш царь!

Забили барабаны, затрещали трещотки. Джамна невольно улыбнулась: «Я — свободна... И я теперь — царица!»

Пульхерия по совету Хрисанфия принимает решение в деле с Павлином и Евдокией не щадить чувств императора: она передаёт ему перстень, даже не сняв его с отрубленного пальца... При виде знакомого перстня и безжизненно сморщенного пальца у василевса мелко-мелко задрожали губы, как у обидчивого мальчика; лицо покрылось красными пятнами — признак сильного волнения...

Сестра с ехидной усмешкой наблюдала за Феодосием, даже не стараясь скрыть своего злорадства. И было от чего — годы, проведённые на загородной вилле, словно в заточении и в удалении от государственных дел, которым она посвятила всю себя без остатка, очерствили её сердце и притупили её некогда нежные чувства к брату. Но, слава Богу, она понимала, что в происшедшем с нею Феодосий виноват настолько, сколько виновато человеческое существо в возникновении, скажем, бури на суше или сильных отливов и приливов на морском берегу...

Она кляла Афинаиду-Евдокию и тех, кто состоял в тесном окружении императрицы, в таком тесном, что побудило её к измене мужу. Чуткое сердце женщины говорило Пульхерии обратное, но злоба всё перевешивала. И Пульхерия знала, что душа её не успокоится, пока она не изведёт всех врагов своих, в том числе и покаявшегося Хрисанфия... А её враги — это друзья Евдокии...

Вчера у входа на Ипподром она встретилась с ещё одним лучшим другом Евдокии префектом Киром из Египта. Ему бы согнуться перед Августой в низком поклоне, всё-таки после её заточения виделись впервые, а он слегка наклонил голову: в глазах так и забегали насмешливые искорки. «Тоже мне — восстановитель константинопольских стен!.. У нас есть время и возможность создать для тебя иную славу... Пусть не в глазах любящего тебя народа, но зато в глазах василевса», — подумала Пульхерня.

В 412 году энергичный и умный Анфимий, будучи префектом при императоре Аркадии, отразив натиск гуннов, приступил к сооружению новых укреплений разросшейся со времён Константина Великого столицы Византии. Сначала была построена мощная и длинная стена, шедшая от Пропонтиды к бухте Золотой Рог. Но через тридцать лет случилось землетрясение, часть стены разрушилась, и уже префект Кир не только починил пострадавшую эту часть, но и возвёл ещё одну линию стен и приказал выкопать ров; особенно надёжно он закрыл дотоле не защищённый болотистый участок у Влахернского дворца. Девяносто две грозные башни, значительные высота и толщина стен, глубокий ров и обилие боевых машин обеспечивали безопасность Константинополя. Только надолго ли?..

Аттила, убив брата и обретя Марсов меч скифов, обнаглел вконец: прислал Феодосию письмо, в котором грозит столице штурмом, если василевс вместо семисот золотых либров ежегодной дани не будет выплачивать по две тысячи... Ещё этот окровавленный палец с перстнем, говорящий о смерти любимца... И ставшая снова свидетельницей сильного волнения и растерянности Феодосия при чтении письма гуннского правителя, Пульхерия сказала:

   — Дорогой мой брат, на то и существуют бури, чтобы им утихать... Что касается Аттилы, то как-нибудь мы это дело уладим. А гибель твоего любимца, хотя ты и разрешил его умертвить, я знаю, потрясло тебя... Это и понятно, потому что ты благочестивый христианин, и было бы ужасно, если бы радовался... Чтобы отвлечь тебя, Хрисанфий по моей просьбе готовит ристания на Ипподроме. Давно народ не приветствовал тебя на скачках, в коих нет тебе равных. На пару с тобой согласился участвовать в ристаниях префект Кир. Он — достойный противник.

   — Хорошо, сестра.

Пульхерия тут же посылает людей к евнуху, который и думать не думал об этих скачках, но велено ему было готовить их... Посылает Августа своего человека и к Киру, которому объявляют, что на предстоящих ристаниях василевс Феодосий изъявил желание соперничать с ним...

И наступил день скачек. Если в ночных кутежах в состязании с императором, кто больше выпьет, можно было как-то схалтурить, чтобы не вызвать гнев всемогущего, то на скачках сделать подобное практически невозможно, ибо собравшиеся на трибунах тут же заметят любое поползновение проиграть.

Но и выиграть прилюдно у порфирородного — это всё равно что заранее сунуть голову в петлю виселицы, что стояла на площади Тавра, где предавали казни воров. Может быть, «сунуть голову в петлю» сильно сказано, скорее всего, это подобно тому, как если бы позволить привязать себя добровольно к одному из столбов, которые с пучками розг у их основания тоже находились на форуме Тавра для того, чтобы любой прохожий смог отхлестать тебя ими.

Так наказывали более мелких воришек и мошенников.

Ничего не оставалось Киру, как положиться на волю судьбы... На скачках египтянин выиграл у василевса.

Обойдя победную мету и возвращаясь, префект слышал, как Ипподром ревел:

   — Восстановителю городских стен слава! Константин построил, Кир восстановил! Слава! Слава!

И снова неслось:

   — Константин построил, Кир восстановил!

Об этом приветствии немедленно было доложено Феодосию, ещё не остывшему от скачек и переполненному чувством злобы потому, что проиграл и получил за это от толпы одни лишь насмешки.

   — Слабак, Поэтому-то и жена от тебя сбежала! — кричал в пьяной запальчивости охлос.

   — То, что орёт охлос по поводу бегства твоей жены, наплевать, — убеждал Феодосия Хрисанфий. — Неспроста другое... В славословиях народ рядом с Константином Великим ставит только имя Кира, но нет твоего, величайший... Повторяю, что это неспроста... Я слышал, что кричали «Константин построил, Кир восстановил» и некоторые патриции... Я их взял на прицел. А вообще-то, великий, Кир более язычник, нежели христианин... Он сочиняет песни, но они не отличаются христианской добродетелью, такова и его музыка.