Вскоре Кира постригли в монахи и конфисковали всё его имущество[113].

Это кощунственное решение василевса и смерть Павлина переполнили чашу терпения сторонников Афинаиды-Евдокии, и тогда два близких ей человека священник Север и диакон Иоанн решают тайно отправиться в Иерусалим, чтобы уговорить императрицу не возвращаться пока в Константинополь, где засилье в делах государственных снова оказалось в руках Пульхерии. А помогает ей теперь во всём Хрисанфий, как некогда помогал он Евдокии...

Да разве поведение евнухов, о беспринципности которых знал каждый в обеих империях, укладывалось в какие-то строгие рамки морали?! Разумеется, нет... И об этом говорилось выше.

Вскоре василевс призвал к себе Ардавурия и строго спросил:

   — Почему нет никаких известий из Иерусалима? Почему чернокожий не шлёт гонца?.. Я должен знать, что поделывает Евдокия, которая остаётся пока моею женою...

   — Я всё проверю, порфирородный, — заверил Ардавурий. — Там Приск, но доносить он не будет...

   — Ладно, я посоветуюсь с сестрою. И как быть, мы решим. Пока в Иерусалим никого не посылай.

«Куда исчезла Джамна?» — Гонория вся извелась, ища ответ на этот вопрос. Спросила служанок Евдокии, с которыми та ушла на базар, но служанки сказали, что они вместе ходили по торговым рядам, а потом Джамна захотела купить пряностей и оливкового масла, куда-то направилась, и они её больше не видели...

   — А никто за вами и за ней не следил?

   — Если б следили, мы бы заметили, — ответила бойкая востроглазая девушка.

   — Хоть у тебя и глаз зоркий, только опытного наблюдателя засечь нелегко. — Гонория, с одной стороны, слегка укорила служанок, а с другой — как бы делилась своим опытом бывшей беглянки и узницы...

«И почему случилось так, что пошли служанки без сопровождения солдат?! Это всё — наша беспечность, которая и обернулась несчастьем... — оставшись наедине, думала Гонория. — Вон и Евдокия, никого и ничего не боясь, в сопровождении одного Приска и его слуги ездит по Христовым местам, занимаясь благотворительностью... То она едет в Вифлием. где родился сын Божий, то присутствует на всеобщем крещении в реке Иордан, уговорила и меня войти в воду... То она всю ночь стоит на молитве в Гефсиманском саду. И где бы она ни была, лицо у неё светится счастьем, глаза пылают огнём; она как бы заражается некой энергией, которая недоступна мне... Я спокойно чувствую себя в Святом граде, и, к сожалению, он на меня не производит того впечатления, какое производит на императрицу. И даже недавнее посещение Гроба Господня не вызвало во мне стольких эмоций, на какие я рассчитывала... Видно, надо очень глубоко верить в Христа, чтобы, как некоторые, при прикосновении к камню, к которому был прикован Иисус, ожидая страшной казни, можно было потерять сознание... Конечно, судьба Богочеловека интересна, жизнь его и смерть скорее похожи на легенду... И поверить в Его воскресение не так-то просто обыкновенному человеку... Но подкупает любого то, что Он добровольно принял муки за грехи человеческие, чтобы искупить их и приблизить человека к Всевышнему. И тут возникает вопрос, который я слышала с детства: «Зачем Предвечному посредники?..» Если он захочет, то и сам может поговорить с людьми напрямую, и Его дело отторгать их или приближать к себе... И Его полное право — прощать грехи и не прощать... Всё же я остаюсь арианкой... Может быть, это тоже грешно, не знаю...» — заключила свои раздумья Гонория.

Этими мыслями она поделилась как-то с Евдокией, та её осудила и добавила с горечью:

   — Думала, что Святой город преобразит тебя, но сие не случилось... Правильно сказал авва Данила, что для тебя нужно сплести не один, а два невода.

Гонория рассмеялась. Может быть, неуместен бью её смех, но смеялась она громко и весело.

Евдокию тоже волновала пропажа служанки Гонории. Она поручила расследование Приску, и вряд ли бы он что-то сумел прояснить, если б к нему не пожаловали те двое экскувиторов, которые, оставшись без командира, долго ломали головы, как быть дальше, и, ничего не придумав, решили обратиться к секретарю императора. Узнав, что бесследно исчез и мавр, всё сопоставив, Приск теперь мог с уверенностью заявить обеим царицам, что Джамна убежала с ним: оба — темнокожие, хотя рабыня и наполовину африканка, но она вполне подходила Many; главные же её достоинства — красота и образованность. Приск также узнал от экскувиторов, что мавр не раз хвастался, что у себя на родине он, сын вождя, может заполучить жезл царя...

   — В этом случае я желаю Джамне счастья! — воскликнула Гонория, и Приск увидел в её глазах слёзы...

Двоих экскувиторов Приск отослал к императору, чтобы они поведали обо всём, что случилось, а на другой день пожаловали священники из Византии — Север и Иоанн. Императрице они в категоричной форме заявили, что пока ей возвращаться в Константинополь нельзя.

Но Евдокия, увлечённая своими духовными делами, и сама, кажется, не намерена была уезжать из Святого града. Тем более что наступала христианская Пасха... И поэма писалась легко, и Евдокия думала, что скоро закончит её.

Императрица свою поэму выстроила так, что она получилась в трёх песнях о святом отшельнике Киприане Антиохийском...[114] Пока были написаны две песни, и императрица пригласила в один из вечеров Гонорию, Приска, священника Севера, диакона Иоанна, правителя Иерусалима Сатурнина с женой и некоторых его приближённых на чтение пока одной песни.

В стихотворной форме поэма начиналась с сообщения о том, что Киприан являлся знаменитым магом. Однажды молодой язычник по имени Аглаида пришёл к нему и попросил с помощью таинственной науки побороть сопротивление христианской девушки, которая отвергла любовь юноши. Девушку звали Юстина.

При произнесении Евдокией этого имени Юста Грата Гонория невольно вздрогнула...

Далее следовали стихи о согласии Киприана. Как восторжествовать над Юстиной? И магу ничего не остаётся делать, как прибегнуть к силе демонов.

Киприан пустил в ход всю свою власть с таким рвением, что скоро сам влюбился в сияющую красотой девушку. Но вызванные Киприаном демоны бежали, как только Юстина сделал знамение креста. Маг попробовал ещё раз вызвать демонов... И воскликнула девушка-христианка: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящие Его! Как исчезает дым, да исчезнут, как тает воск от лика огня, так погибнут бесы от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением...»

И снова побежали демоны. И тогда, убеждённый в тщете своего преступного знания, Киприан решается сжечь свои волшебные книги, раздаёт своё имущество бедным, принимает христианскую веру и уходит в пустыню. Влюблённый юноша, увидевший также напрасные потуги мага, делает то же самое...

В конце концов пустынножитель Киприан, проведший в отшельничестве много лет, становится епископом Антиохийским и вместе с Юстиной мужественно претерпевает мученическую смерть за свою веру...

Окончены стихи первой песни. Евдокия обводит глазами лица слушающих. Какое впечатление произвели стихи? И с удовлетворением отметила: «Кажется, хорошее...»

Слёзы текут по щекам жены правителя Иерусалима. У Гонории особым блеском светятся глаза, она неестественно напряжена... Многие черты её характера Евдокия использовала, рисуя образ Юстины. Доволен первой песнью и умница Приск. Только Сатурнин хранит на сытом лице равнодушие: да что ожидать от холодного сердца чиновника?!

«Ах, как жаль, что нет Павлина...» — думает Евдокия, уже зная о его гибели; слёзы выступают и на её глазах.

К сожалению, на чтение первой песни поэмы не присутствовал патриарх Иерусалимский, полюбивший обеих цариц: всё это время он был занят подготовкой к встрече Страстной недели и христианской Пасхи. А узнав, что Гонория исповедует арианство, он лично взял над ней опекунство, не отпуская её от себя ни на шаг, за исключением, когда дел было невпроворот.