Но все, что у него осталось, — это Гиена и Козел. И тем не менее Агнец продолжал держать двор. Он все еще оставался Повелителем Копей, хотя прошло уже очень много времени с тех пор, когда Повелитель последний раз надевал корону, — и он почти распрощался с надеждой заполучить новую жертву.

Год за годом, столетие за столетием в этом подземном мире тишины и смерти ничто не шевелилось, ничто не двигалось, даже пыль; лишь изредка раздавались здесь голоса Гиены и Козла, отчитывавшихся перед Агнцем в своих каждодневных поисках. Поисках… Вечных бесполезных поисках. Поиски стали проклятием жизни обоих. Но таково было их предназначение. Найти хотя бы еще одно человеческое существо, чтобы позволить Агнцу вновь продемонстрировать свои таланты. Без этого их господин чувствовал себя пианистом, сидящим перед открытой клавиатурой, но с кандалами на руках, или изголодавшимся гурманом, озирающим стол, накрытый изысканными яствами, и лишенным возможности попробовать их.

Но теперь все это осталось позади, и Агнец, хотя он ничем себя не выдал и голос его оставался таким же ровным, как всегда, был весь поглощен предстоящим.

Он явственно различал два источника шума — один находился в гигантской вытяжной трубе к северу от его покоев, а другой на востоке, милей дальше, гораздо более слабый, но достаточно ощутимый — что-то вроде раболепного расшаркивания.

Этот другой шум постепенно приближался и шел, конечно, из ближней шахты, по которой во мраке спускался Гиена с Мальчиком, перекинутым через косматое плечо. Он спускался, и впереди него бежали три звука: скрип и лязг звеньев цепи, тяжелое дыхание, вырывающееся из могучей груди Гиены, и хруст разгрызаемых костей.

Агнец в своем святилище, по-прежнему одинокий, если не считать спешившего к нему подданного, сидел абсолютно прямо. Хотя его глаза были слепы, все лицо выдавало нетерпеливое внимание. Голова его не склонилась набок, уши не навострились, ни малейшей дрожи не пробегало по телу, в его позе не ощущалось волнения, и все-таки трудно было бы найти существо, пребывающее в таком же напряжении, столь злонамеренное, столь алчущее крови. Холодный ужас наполнял святилище — трепетный ужас желания. Ибо запах, достигавший ноздрей Агнца, был тем единственным запахом… Теперь уже не оставалось сомнений, чего коснутся мягкие белые руки Агнца через несколько секунд. Это будет не что иное, как плоть живого человека.

Он не различал пока таких тонкостей, как возраст пленника, их заглушали исходившие со всех сторон запах старого железа и запах сырой земли, через которую проходил весь ствол шахты, не говоря уже о неописуемом аромате, распространяемом вокруг себя Гиеной, и сотне других запахов.

Но с каждым метром, приближавшим Гиену с его ношей к Повелителю, все эти столь разные запахи разъединялись, и настал момент, когда Агнец мог точно сказать, что в шахте находится Мальчик.

Мальчик в шахте. Мальчик из Другого Мира… он приближается… спускается все ниже… Одного этого достаточно, чтобы заставить все балки и фермы Копей скрутиться спиралью и рассыпаться в прах красной ржавчиной. Чтобы вызвать лихорадочное эхо. Возникающее само по себе. Орущее на все лады дьявольскими голосами. Эхо ужаса. Эхо безумия. Эхо варварства. Эхо торжества.

Когда-то жизнь ушла из Копей, и время в них остановилось. Теперь жизнь возвращалась. Для вселенной покинутых Копей это была целая планета. Человеческое существо. Мальчик. Нечто, что можно сломать… или размять в пальцах, как кусок сырой глины… и слепить что-то совершенно иное.

Меж тем, пока бежали мгновения и Гиена с Мальчиком на плече подбирался все ближе и ближе к великолепному Склепу, где восседал недвижный как статуя Агнец, чью принадлежность к живым выдавал только легкий трепет ноздрей, далеко на западе Козел добрался наконец до просторного и абсолютно пустого дна Копей и побрел по нему своей безобразной походкой, бочком, так что одно его плечо всегда оказывалось впереди прочих частей тела.

На ходу он не умолкая бормотал себе под нос, тем более что сейчас пребывал в состоянии крайней обиды. Какое право имел Гиена присваивать себе все заслуги? Почему это именно Гиена преподнесет подарок Агнцу? Ведь это он, Козел, нашел человеческое существо! Горькая обида переполняла его, злоба жгла изнутри и заставляла трястись даже рукава его сюртука, губы кривились то ли в яростной усмешке, то ли в неприкрытой угрозе.

Но это все-таки была усмешка — сожаления, крушения надежд, усмешка ненависти, мучительной ненависти, ибо такой случай не представляется дважды. Они упустили момент, столь важный для всех троих, что всевозможные споры о первенстве делались просто смешны.

Разве не могли они пойти к своему Повелителю, Агнцу, вместе? Что мешало им стоять по обе стороны мальчишки, и поклониться вместе, и предложить Господину свой дар тоже вместе? О, это было бы справедливо! И Козел не переставая хлопал себя по бокам, а пот градом катился по его вытянутой физиономии, пробиваясь сквозь унылую щетину, из которой выглядывали желтые глаза, похожие на два истертых медяка.

Переживания Козла были так сильны, что он незаметно для себя начал считать Мальчика товарищем по несчастью, чье отвращение к Гиене — оно чувствовалось с самого начала! — само по себе переводило его в разряд союзников.

Но в нынешнем своем положении Козел не мог предпринять ничего, кроме как кратчайшим путем добраться до Склепа и приготовить для Мальчика в своем промозглом углу собственную постель, утолить его голод и жажду — и это будет для Гиены хорошей пощечиной.

Ведь ясно же, что сон и пища необходимы Мальчику больше всего на свете — какой может быть Агнцу прок от зрелища столь долгожданного подарка, если этот подарок будет при смерти?

Ему нужна живая и способная чувствовать жертва, — пришел к выводу Козел, и с этого момента все его помыслы были направлены на осуществление некоего плана.

Чем быстрее это будет сделано, тем лучше, значит, надо как можно скорее попасть в святилище Агнца. И Козел помчался так, как не бегал никогда в жизни.

Вокруг него, наверху, а иногда и внизу, раскинулся хаос брошенного, всеми забытого железа. Закрученные гигантскими кольцами, спиралями ведущих в никуда лестниц, эти обломки прошедших веков раскрывали свои железные объятия несущемуся гигантскими скачками Козлу.

Вокруг царил непроглядный мрак, но он так давно изучил дорогу, что ни разу не оступился и даже не задел валявшийся повсюду хлам. Он знал этот путь, как индеец знает все тропы в лесу, и, как индейца, его ничуть не интересовало, что находится по сторонам.

Постепенно пол начал чуть заметно опускаться, и Козел, несшийся так, будто за ним гнались все черти преисподней, понял, что он приближается к сердцу этого великого хаоса, к Склепу, где сидел и ждал Белый Агнец…

Даже для стальных мускулов Гиены такой спуск представлял серьезное испытание, но теперь Гиена был всего в нескольких метрах от дна Копей. Каждый звук здесь многократно усиливался, и от стены к стене гуляло эхо.

Мальчик очнулся, голова его была ясной, но чувство голода стало еще острее, из рук и ног ушла сила. Несколько раз он пытался привстать и тут же в изнеможении опускался на плечи получеловека-полузверя, хотя грива, на которой он лежал, была, сколько бы Гиена ни умащивал ее благовониями, колючей, как стерня на сжатом поле.

Как только Гиена достиг дна, он отвернулся от раскачивающейся цепи и обратил свой взгляд на стену Склепа.

Если бы он взглянул вверх, на горловину старой шахты, то увидел бы, благо глаза его обладали орлиной зоркостью, кроваво-красное пятнышко размером с булавочную головку. Это было все, что осталось от внешнего мира, где еще садилось солнце. Но Гиену не интересовали такие мелочи, особенно сейчас, когда он был в каких-нибудь нескольких десятках шагов от Агнца.

Он знал, что загадочный Повелитель слышит даже его дыхание, и уже приготовился сделать первый шаг, когда слева от него послышался топот, из-за поворота вывернулось некое пыльное существо в черном сюртуке и остановилось в метре от Гиены. Конечно же, это был Козел, с головой как пыльный мешок и, к удивлению Гиены, с усмешкой на лице. Да-да, это была именно усмешка, а не просто оскаленные зубы. Очень скоро Гиена узнал причину, заставившую Козла ухмыляться, и, не достигай с этого места любой звук ушей Агнца, Козел получил бы хорошую взбучку, если только беспощадный Гиена вообще не пришиб бы коллегу на месте.