— Многие из наших эмоций и импульсов незнакомы чужакам и не воспринимаются ими, то же относится и к нам. По нашим предположениям, половина впечатлений и ментальных импульсов, которыми нас забрасывают, не. производит желаемого чужаками действия или действует неожиданным для тех образом. Но те же трудности испытываем и мы.
Эти люди, — он показал глазами на тройки у экранов, — участвуют в Игре достаточно долго и поэтому могут распознать, эффективны посылаемые ими психоимпульсы или нет, могут защищаться от наиболее опасных для нас воздействий. Как бы то ни было, сейчас победа в Игре во многом зависит от того, в какой степени мы можем оценить и проанализировать, что работает, а что нет. То же самое, конечно, можно сказать и о чужаках. Вы, к примеру, испытали галлюцинацию в виде чудовищного зверя, которая потрясла не только ваши инстинкты, высвобождая страх, панику и так далее, но и вашу способность к логическому мышлению, поскольку вы знали, что подобный зверь не может существовать в вакууме космического пространства...
Роффрей и Толфрин кивнули.
— На такого рода эффекты чужаки и рассчитывают, хотя общее развитие последних событий научило их действовать куда более изощренно, работать непосредственно на подсознании — все, что вы испытали после того, как у них не получилось с образом зверя. Соответственно и наши психологи сооирали до последней крохи информацию, которую давал им каждый раунд, пытаясь составить четкое представление, какие воздействия наиболее разрушительны для подсознания чужаков. В этом смысле, как я уже говорил, мы находимся в абсолютно равных условиях: наш мозг столь же чужд им, как и их — нам.
Таким образом, главная цель в Багряной Игре — найти правильный импульс, способный разрушить то, что мы называем чувством собственного достоинства, силой характера, уверенностью в себе...
Морден тяжело вздохнул.
— О потерях можете судить сами, если я скажу, что в палатах корабля-госпиталя только мужчин и женщин, скорчившихся в позе утробного плода, — две сотни.
— Что за мерзкие методы! — содрогнулся Толфрин.
— Такие слова забудьте, — оборвал его Морден. — Стоит вам немного поучаствовать в Игре, и понятие моральных ценностей потеряет для вас всякий смысл Чужаки помогают нам осуществить то, к чему столетиями призывали наши философы и мистики. Помните, — « Познай самого себя » , — было дело?
Он покачал головой и окинул угрюмым взглядом Игроков, с посеревшими лицами сосредоточенно наблюдавших за экранами.
— Тут-то вы и познаете себя, да еще как! И я уверен: то, что вы узнаете, не слишком придется вам по вкусу!
— Нам, меланхолику да интроверту[4], это можно бы и не объяснять, — сказал Роффрей.
— Кто бы вы ни были и как бы глубоко ни пробовали влезть в свои инстинкты, самые сокровеннейшие из них, что-нибудь отбросит вас назад — на худой конец, чувство самосохранения; с тем, что с вами могут сотворить чужаки, это ни в какое сравнение не идет, — отчеканил Морден.
— Заманчивую вы картину рисуете, — сказал Роффрей.
— Роффрей, черт вас побери, посмотрю я на вас после первого раунда! Я начинаю думать, что он может пойти вам на пользу, да еще как!
Тут к ним присоединился мужчина — высокий, худой, нервный, очевидно Игрок с некоторым стажем; они уже различали этот тип людей.
— Федор О’Хара, — буркнул он, и не думая протянуть руку. Представились и они, тоже не церемонясь.
— Вы будете под моим попечением, пока не разберетесь как следует в Игре, — сказал О’Хара. — Будете подчиняться каждому моему приказу. Противоречить мне не советую. Чем быстрее вы обучитесь, тем скорее сможете играть самостоятельно. Я понимаю, Роффрей, вы, что называется, индивидуалист. Что ж, подчиняться вам придется, только пока не овладеете Игрой — а там ваш индивидуализм будет, безусловно, весьма полезен, от таких качеств мы все и зависим.
Наша компания почти вся состоит из специалистов в различных областях психологии, но не так уж мало и непрофессионалов вроде вас, тех, кто благодаря достаточно высокому интеллекту воспринимает требования Игры почти инстинктивно. Желаю успеха и вам.
Вы поймете, что сохранить раскованность и дееспособность собственного «я» можно лишь ценой величайшего напряжения, вот, в сущности, все, чему следует научиться на первых порах. Пока вы не узнаете достаточно, чтобы атаковать врага, вам придется придерживаться оборонительной стратегии. Пусть каждый из вас запомнит — ни физическая сила, ни отвага в этой войне не стоят ровным счетом ничего. Проигравший, возможно, остается в живых, но у него нет ни единого шанса сохранить разум.
Роффрей почесал в затылке — ему уже не терпелось:
— Тогда к делу наконец!
— Да не дергайтесь, — вмешался Морден. — Начнется очередной раунд, поймете что почем.
О’Хара провел их в свободную секцию — три кресла, обычный экран, ниже — экраны поменьше. Прямо перед ними — миниатюрные блоки управления, очевидно, для работы с сенсопроекторами и другим оборудованием.
— У нас тут сложился определенный язык, во время Игры мы будем общаться друг с другом только на нем, — сказал О’Хара, водружая на голову некое подобие ермолки. — К примеру, «дай звук» означает, что в какой-то момент, когда вы сосредоточены на передаче вкусовых ощущений, я решил, что более действенным оружием против врага окажется звук. Если скажу «дай вкус», вы будете посылать вкусовые ощущения. Проще некуда, понимаете?
Кивнув, они расселись в ожидании своего первого — а возможно, и последнего — раунда Багряной Игры.
Аскийоля мало беспокоило, согласуются ли с моралью действия человечества, вторгшегося в эту вселенную и пытающегося отвоевать господство в ней у коренной расы.
— Какие там права! — ответил он Мордену, когда Лорд Галактики сообщил ему о некоторых сомнениях, тревожащих иных переселенцев. — Какие права у них? Какие права у нас? Если чужаки существуют здесь, это не значит, что у них есть какое-то особое право здесь существовать. Пусть они — или мы — докажут свои права. Посмотрим, кто победит в Игре.
Аскийоля волновало нечто более глобальное, чем конфликт из-за права собственности, как бы страшно этот конфликт ни обернулся для человечества.
У Человека была последняя возможность вступить в свое право первородства — сам Аскийоль, способный одновременно чувствовать целую вселенную, в него почти вступил, — перенять его у Родоначальников.
Он, Аскийоль, должен каким-то образом научить свою расу реализовать ее потенциал. И для этого, пожалуй, пригодятся Игроки, вернее, те из них, кто сможет выжить.
Его расе следовало перейти к следующему этапу эволюции, и переход этот должен быть настолько внезапным и резким, что правильнее было бы говорить о революции.
И ко всему — хоть это и его личное дело — ощущение собственной незавершенности; он испытывал мучительную неудовлетворенность, зная, что недостающая его часть, та, что смогла бы сделать его цельным, совсем рядом — это-то он чувствовал, — чуть не на расстоянии вытянутой руки. Но что она из себя представляет?
Печальные мысли не покидали Аскийоля.
Даже он не мог предугадать развитие событий в случае победы его расы в Игре. Конечно, он мог охватить их ход лучше, чем все остальное человечество, но в определенном смысле он пребывал в таком же временном вакууме, как и оно, и так же был совершенно не способен соотнести прошлый свой опыт с теперешним, а теперешний — с предвидимым будущим...
Да, он существовал в каждом из множества измерений мультиверсума и все же, почти как любой другой, был скован единым для всего мультиверсума измерением — Временем. Он может сбросить цепи пространства, но, как, вероятно, и все когда бы то ни было обитавшие в мультиверсуме, не избавится от иных оков — от размеренной, непреклонной, вкрадчивой поступи Времени, ибо Время не знает остановок и не терпит вмешательства, равно направленного на ускорение или замедление его.
Время изменяет все, но самое его изменить нельзя. Пространство, материальную среду завоевать, пожалуй, можно, Время — никогда. Оно несет тайну Первопричины, тайну, неизвестную даже Родоначальникам, выстроившим огромный и все же конечный мультиверсум — питательную почву, лоно для своих преемников. А должно ли человечество переживать родовые муки и наследовать Родоначальникам или нет — ключ к тайне не в этом, чувствовал Аскийоль.
