Рядом с каждым прибором лежали по две шоколадки, выполненные кондитером в виде барельефов жениха и невесты. Вячеслав сунул их в боковой карман своего элегантного пиджака, нашёл глазами своего друга Владлена и дал понять, что долг приличиям он считает исполненным.

Несмотря на то, что устроители торжества всячески старались провести его по западным стандартам, как они их понимали, и выдержать тон, всё же свадьба вышла из-под контроля организаторов и, что называется, разошлась. Появились непредусмотренные программой подвыпившие ораторы, речистые благожелатели, нетрезвые дамы, убегавшие выплакать свое мимолётное горе в уборной, и Вячеслав, ещё раз переглянувшись с Владленом, стал пробираться к выходу. Заглядевшись на экстравагантный убор невесты, он спиной к спине столкнулся с каким-то мужчиной. Мужчина учтиво извинился, сделал шаг назад и, прежде чем Вячеслав успел сделать возражающий жест и вообще что-либо сообразить, буквально расстрелял его из своего "Canon"-а.

– Ну куда? – спросил Владлен и тут же назвал на выбор несколько ресторанов. Все их Вячеслав хорошо знал.

– Давай что-нибудь попроще, – попросил он, несколько утомлённый принуждённым свадебным весельем.

– Тогда в "Дантес", – приговорил Владлен.

Час был поздний, но передний зал буквально кишел разодетыми молодыми девушками, напоминавшими возбуждённую толпу абитуриентов. Бесспорно, имя Дантес обладало известной магией, но было ясно, что единственно ею дело не ограничивается.

– У меня три месяца сидят проверяющие из налоговой, – рассказывал Владлен. – Три месяца, Слава. Ну что у меня можно найти? Ничего. Я, конечно, предупредил их сразу, но кто ж поверит? Смеются, кофе мой хлестают. Помнишь, говорят, в детстве игра была такая, кто кого пересмотрит. А у нас теперь – кто кого пересидит.

Владлен был человеком выдающейся дисциплины и исключительного порядка. С молодых лет он сметал все помехи и соблазны, способные исказить тропу успеха, и отказывался от них столь решительно, как это доступно только избранным натурам. За слова свои он отвечал. При этом он отличался чрезвычайно лёгким характером. Пройдя бурную школу девяностых, точно рафтер, которого протащило по смертельным порогам, несколько лет назад он не без удивления обнаружил себя на спокойной воде и сейчас относительно благополучно занимался тем, что поставлял московским типографиям допечатное оборудование. Появившись в столице, Виктору Петровичу Ашихмину взбрело в голову спасти от банкротства одну почтенную московскую типографию, и деловая судьба, так же, как и Вячеслава, свела его с Владленом.

– Я, как это началось, конечно, сразу перекредитовался в "Сбербанке"… Расстроились немного, но всё равно сидят.

Вячеслав испытывал сложные чувства: он наслаждался комфортом, но в то же время ему были отвратительны девушки, сидящие купами, раскрашенные как индейцы оджибве перед охотой, слащаво-предупредительный официант, и вся эта атмосфера двусмысленной московской полуночи, пряность которой прежде обходила его стороной.

– Что? – озабоченно спросил Владлен, заметив на лице своего друга выражение недоумения.

– Только сейчас в голову пришло, что "Дантес" – это не тот Дантес, который из "Монте-Кристо", а тот, который Пушкина убил.

– А, ну да, – сказал Владлен. – В этом-то и соль. Это так и было задумано – простой, демократичный ресторан как антипод пафосу "Пушкина".

– Что ж, – прокомментировал несколько озадаченный Вячеслав. – Вольнолюбиво.

– Да уж, – согласился Владлен. – Зачем нам чужой Дантес, когда у нас свой есть, – и засмеялся своей неброской шутке.

– Я вот сейчас никак не пойму: почему же мы поверили, что жизнь – это приятная прогулка, и мы её достойны?

Владлен ничего на это не сказал, а только не то вздохнул, не то досадно крякнул, и некоторое время, опершись локтями на стол, нахмурив брови, следил за девушками, а они, в свою очередь, стреляли подведёнными глазами в его сторону, разбрасывая небескорыстные обещания.

– Видишь ли, Слава… – произнёс он, отвернувшись от девушек куда-то в сторону с таким выражением, будто подозревая, что доступное взору пространство неоднородно. Та мысль, которую хотел донести Владлен до собеседника, ещё имела характер размышлений и не облеклась в его собственной голове в безоговорочную формулировку. Вячеслав внимательно смотрел на своего друга, добросовестно пытаясь понять, что тот намеревается ему сказать.

– Помню из детства песню одну, – наконец заговорил он. – Там слова такие были, что-то вроде: «уйдут с годами сомненья навсегда, и на всё найдёшь ты правильный ответ. Хочешь на Луну? Да! Хочешь миллион? Нет».

Этой песни Вячеслав не помнил.

– А потом слова поменяли, смеялись ещё: хочешь на Луну? Нет. Хочешь миллион?

– Угу, – сказал Вячеслав. – Кажется, понял.

Владлен усмехнулся. – Да как-то стоял в пробке, ну, не совсем глухая пробка, ехали рывками пять километров в час. Задумался о чём-то, потом направо поглядел, налево. Машины. В них люди. Вот они, сограждане мои. Интересны они мне? Нет. Справа комплекс такой здоровый – "Времена года", ну, ты знаешь, перед съездом на Рублёвку. Сияет синим светом. Мне там что-нибудь нужно? Нет. Какой год на дворе? Что я сделал? Много чего сделал. Но мне этого мало. Понимаешь, мне мало. Я больше не хочу. Мне неприятно жить. Ни хрена ни один ответ не нашёл. Одни вопросы. Зачем это продолжать? Делать эти бессмысленные движения, куда-то ездить, говорить с придурками какими-то?

– Может, это заболевание? – предположил Вячеслав. – Знаешь, есть такие. Апатическая депрессия.

– Не-ет, – с какой-то злобной радостью ответил Владлен, – это не заболевание. Это…

– Может, уехать тебе куда-нибудь.

– Уехать, – вздохнул Владлен, давая понять, что это слишком простое решение для его необычного случая. – Ну да, ну да. Это точно. Сейчас у нас эпоха дауншифтинга, – криво усмехнулся он. – Хотя какой, на фиг, дауншифтинг. Всё слова-то какие – грёбаные. Бросить все на хер, забить на всё и свалить – так это по-русски называется. Можно еще короче. Здесь, как дети малые, наигрались, набесились, всё порушили, поломали всё, теперь бегут – кто на Гоа, кто на Ибицу, кто в Камбоджу. Кто в Непал – смысла искать… Ну, а мне что? Что мне надо? Я был везде. Может, конечно, не видел чего важного, но так на то воля не моя. А на что оно всё? Ну, в "Марио" пообедать. Ну, в Милан слетать на выходные… Не знаю, что ещё… Душу из страны вынули, вот и не живётся здесь. Нет, – воспрял он, – я хочу, чтобы ты правильно меня понял. Радости нет. Время мое прошло. Вот говорят, помоги людям, у тебя такие возможности. – Владлен выразительно посмотрел на Вячеслава. – Не хочу. Не хочу помогать больным детям. Болеют? Не рожайте. Не хочу доктору Лизе тряпки возить. Замерзнут? Пускай. Спивается народ? Туда и дорога. Денег возьмите и сами сделайте. А я не могу, не хочу. Не хочу. Да я даю, даю, – махнул он рукой. – Ты меня знаешь.

Владлен подозвал официанта и передал ему кредитную карточку.

– Понимаешь, а мне инспекторы эти: три миллиона, шесть миллионов. Умора, Славка… Хочешь на Луну? Нет. Хочешь в турпоход? Нет. Хочешь миллион? Нет. Нет, – ещё раз произнёс он, повысив голос.

Эти слова слышал официант, но именно в те секунды, когда они звучали, выражение его лица приняло неожиданно непроницаемое выражение, что человек, решившийся отгадать, хотел бы официант Роберт, как сообщала о нём нагрудная табличка, перевоплотиться во Владлена, или предпочел бы оставаться в своем нынешнем скромном качестве, оказался бы в затруднении.

Из автомобильного окна Вячеслав меланхолично разглядывал ночной город, отходящий от анестезии выхлопных газов, на парочки молодых людей, несущих свои возбуждённые жизни по серым тротуарам, сквозь ворохи чужих снов, читал названия заведений и учреждений, и в освещенных витринах какие-то люди вели неспешные беседы, и ему казалось, что он знает, о чём они говорят до единого слова; нажав кнопку стеклоподъёмника, он вдохнул майского воздуха, словно хлебнул тёплого выдохшегося пива.