Пожалуй, это было единственным обстоятельством, создававшим помеху счастью, но оно-то и сгубило эту семью.

Если она залог прочности усматривала в этих семейных обрядах, Вячеслав, быть может, ошибочно, понимал этот залог иначе. Ему представлялось, что однажды данное слово или достигнутое соглашение значительнее тех порою рутинных форм, которые их скрепляют. Ко многим вещам он относился неформально, и именно это сильнее всего угнетало его жену. Выходец совсем из другой социальной среды, где люди почти всецело было поглощены захватившим их делом, он мало обращал внимания на "эти пустяки", жалея времени и сил.

Жена же его страдала. Устраивая чужие дома, она не имела своего, хотя все возможности были налицо; ей хотелось, чтобы муж, как делали все эти мужчины – её клиенты, – вникал во всякую мелочь, долгими часами обсуждал бы с ней детали и варианты, но его работа и склад его характера отодвигали её мечту в неопределенное время. Все свободные средства семьи были отданы на её власть, но радости это не приносило. Она нуждалась в партнере, и ей не требовался снабженец.

Какое-то время противоречия эти сглаживались его уступчивостью и той колдовской силой интимного обаяния, которая толкает людей друг к другу и до поры хранит их союз. Но колдовская сила понемногу теряла мощь, уступчивость его имела пределы, зато традиции и порядки пребывали неизменными.

Подруги Натальи в этом эстетическом споре, который, однако же, сокровенным образом восходил к явлениям онтологическим, крепко стояли на её стороне, о родителях же и говорить нечего. Подросшая дочь смотрела на жизнь совсем с иных позиций, равноудаленных от устоев матери и лёгких правил отца, так что ей не просто было постичь глубинную суть родительских разногласий, и они только удручали её детскую душу.

И в среднем возрасте Наталья сохраняла женскую привлекательность, которая с годами только отшлифовывалась тщательным уходом за своей внешностью, и в конце концов "жизнь на коленке", да ещё отданная всецело на её власть, перестала её устраивать. Это не привело к созданию новой связи, однако были в её окружении мужчины, не скупившиеся воздать её совершенствам, и она не без удовлетворения принимала знаки внимания, впрочем, инстинктивно следя, чтобы расточительность поклонников не переступала границ приличия.

В том, что случилось с мужем, её трогала прежде всего одна сторона дела, которая подтверждала её правоту, и ей и впрямь казалось, что такая беспорядочная, не считающаяся с правилами жизнь неминуемо должна была привести к подобному исходу.

Когда Наташе было года четыре, между Вячеславом и дочкой сама собою сложилась игра, участниками которой, помимо Наташи и самого Вячеслава, выступали ещё три существа. Троица эта вытворяла презабавные штуковины, доставала жемчуг со дна морского, возносилась к небесам, доставляла вести быстрее сотовой связи, освобождала принцесс, которые по своему извечному назначению, прежде чем обрести нерушимое счастье, были обречены на страдания неволи в неведомых краях, и, можно сказать, волшба её не признавала никаких границ. Там, где в силу своей природы пасовал Бобик, на помощь являлась Ворона; там, где по тем же причинам Ворона не достигала цели, Бобик свершал последнее усилие – именно то, которое требовалось каверзными условиями произвольно придуманных игр. Капризы и фантазии этих самодельных персонажей чаще всего бывали бессмысленными, но всё чаще выходило так, что они утверждали добро и попирали зло. С Вороной и Бобиком всё было нипочем, ко всем замкам жизни имелся у них ключ, всё было волшебным, хотя и без всякого волшебства оно и было таким само по себе: зимний лес, заваленный снегом, снеговики из напитанных влагой его пластов, усы для них из влажных веточек березы, мокрые варежки, сопли из носа, шишки вместо глаз, или сивый мороз, накатанная горка, треснувшая ледянка…

Вячеслав уже не помнил, под влиянием каких причин сложилась эта троица, но сейчас он с тоскливым ужасом в душе думал о том, что это подлое время вымыло из его памяти имя третьего участника. Ворона с Бобиком были налицо, а вот кто тут был третьим, он к своему кромешному стыду назвать не мог.

Неприятное открытие настолько поразило его, что, дойдя до своего подъезда и глянув на окна, Вячеслав помедлил и направился то ли в "Спорт-бар", то ли к Александру Карловичу. В обе эти точки путь лежал через разбитый за домом парк. Гравиевая дорожка, петляя между дубами и берёзами, вела на соседнюю улицу, а один её отросток, короткий и прямой, выводил к школе. На развилке стояла доска объявлений. Проходя мимо, Вячеслав всегда по привычке поглядывал туда. В тот день он заметил на доске что-то необычное – это были простые листы белой бумаги с напечатанными принтером стихами. Первые два принадлежали Некрасову, ещё одно – Пушкину.

В эти бурные дни Вячеслав ожидал увидеть на доске объявлений всё что угодно, – прокламацию, призыв, манифест, но стихи русских поэтов оказались настолько неожиданными и по силе воздействия и ясности до такой степени превосходили любую мыслимую листовку, что он в изумлении некоторое время перечитывал эти, в сущности, отлично знакомые всем строки.

На маленькой бетонной площадке перед «палатами» Александра Карловича стоял «Мерседес» представительского класса, и, видимо, стоял уже давно, потому что человек, занимавший водительское место, дремал, откинув на подголовник жирный затылок. Недоумевая, что за важные посетители пожаловали в столь колоритный уголок, Вячеслав, прежде чем зайти, всё же позвонил по телефону.

– Заходи, – сказал Александр Карлович, Вячеслав зашёл и остолбенел.

Рядом с Александром Карловичем, одетым как обычно – с неопрятным шиком мастера на все руки, прямо под своим собственным изображением сидела мифическая блондинка с плаката, только теперь это всё-таки была уже не девушка, затянутая в мотоциклетный комбинезон, а довольно зрелая женщина в элегантном брючном костюме.

Выражение лица Вячеслава было настолько обескураженным, что Александр Карлович и его гостья невольно усмехнулись.

– Похожа? – без особых церемоний поинтересовался Александр Карлович.

Вячеслав немного растерялся и не знал, как именно уместно себя вести.

– Что, постарела? – с нетрезвой откровенностью обратилась к нему блондинка.

Перед ними на низком столике стояла почти пустая бутылка клюквенной настойки. Пепельница был полна окурков. Вячеслав вопросительно глянул на своего друга.

– Марина, – сказал Александр Карлович, топя очередной окурок в пепельнице, – это Славка. А это Марина, – добавил он, удивлённо посмотрев на стоящего Вячеслава. – Маринка, мы нальём ему рюмку?