– И только? – изумилась она, округлив свои глазки, но поверила не сразу.
– Насмехаетесь вы надо мной, Александра Николавна, – жалобно сказала Гапа. – Мы, понятно, женщины неучёные, света не видели, но чтоб такое… Нешто этакая крохотулька с нами воюет?
Поглядев ещё, она накрыла сразу два японских острова большим пальцем правой руки, словно раздавила мошку.
Однако газеты вносили всё больше путаницы в голову бедной Александры Николаевны. То они сообщали наверное, что встречи эскадры Рожественского и Того надо ждать с минуты на минуту, то, ссылаясь на источники в Токио, предполагали, что русская эскадра подойдет к какому-нибудь острову посреди Тихого океана, оттуда двинется на север, к Камчатке, и затем через Татарский пролив во Владивосток. Но тут же следовало и опровержение: "Наша эскадра идёт колоннами, и решительно ещё нигде не встречала японцев, хотя, будто бы, Рожественский их ищет: его главная задача дать решительное сражение, пробиться же во Владивосток – будто бы на втором плане".
В подтверждение этому из Гонконга сообщали, что вдали слышна сильная канонада и предполагали, что стреляют с миноносцев-разведчиков. 12-го "Associated Press" из Нью-Йорка уже положительно утверждала, что между русской и японской эскадрами произошёл у берегов Формозы морской бой, и что японцы разбиты наголову.
И только спустя двое суток стали получаться более достоверные известия, и они, увы, были неутешительны. Со всех сторон сыпались телеграммы, извещавшие о морской битве между Цусимой и японским берегом, однако подробностей не сообщалось, а сами сообщения в большинстве противоречили друг другу. 14-го после полудня "Рейтер" распространил слух о происходящем бое в Корейском проливе между Рожественским и Того. Никаких известий об исходе морской битвы, кроме неопредёленных противоречивых слухов из японских источников о потере русскими нескольких судов, не было. Эти слухи и отсутствие официальных японских известий заставляли печать и морские сферы предполагать, что Рожественский прорвался через Корейский пролив, пожертвовав несколькими судами, вероятно, нанеся соответственный урон японцам.
И вот уже японское правительство опубликовало следующее официальное сообщение из Токио от 16 мая, 4 ч. 15 м: "Первое донесение Того от 14-го мая. Как только получено было известие о появлении русского флота, наш соединённый флот выступил в атаку. Погода ясная. Море бурно». Второе донесение Того, полученное 14 мая, ночью, гласило: "Наш флот в полном составе атаковал сегодня русский флот вблизи Окинасимы к юго-востоку от Цусимы, и разбил его, потопив не менее 4-х судов и нанеся тяжёлые потери остальным. Повреждение наших судов незначительны». Оставалась ещё крупица надежды, но 18 мая всеподданнейшая телеграмма генерала-от-инфантерии Линевича на имя Его Императорского Величества, весть о которой разнеслась мгновенно, уничтожила и её. Линевич доносил, что 16-го мая во Владивосток прибыл крейсер II-го ранга "Алмаз", командир которого доложил следующее: "14-го мая эскадра адмирала Рожественского в Цусимском проливе вступила в бой с японским флотом. В дневном бою погибли броненосцы "Князь Суворов", "Бородино", "Ослябя", крейсер "Урал"; броненосец "Император Александр III" имел сильное повреждение; с наступлением темноты бой возобновился. Результаты ночного боя неизвестны».
Подтвердились слухи о взятии в плен Рожественского, Небогатова и Фелькерзама. Никто ещё не знал тогда, что Фелькерзам умер накануне сражения, и гроб с его телом, помещенный в холодильную камеру "Осляби", погрузился со злополучным кораблём на морское дно, что сам Рожественский был тяжело ранен осколком бомбы в голову, спину и грудь, что 2-я и 3-я эскадры Тихого океана более не существуют. И наконец сообщили из Маниллы, что 21-го сюда на "Авроре" прибыл контр-адмирал Энквист в сопровождении крейсеров "Жемчуга" и "Олега". Суда были сильно повреждены, и на них имелось много раненых.
* * *
На бульварах наступила ржавая осень. Михаил пригласил Жанну поужинать в «Скромное обаяние буржуазии» – в этом ресторане на Большой Лубянке время от времени Михаил встречался с заказчиками. Жанне тоже приходилось там бывать.
Жанна родилась в Самаре, окончила Поволжскую социально-гуманитарную академию и попала в Москву в мутном водовороте девяностых. Несколько лет она проработала в рекламном отделе журнала "Большие деньги", и клиентами её были, главным образом, представители алкогольного рынка. Как-то так само собой получилось, что она начала писать колонки в алкогольное приложение к журналу, и слова у неё складывались – выходило ладно. Писала в "Империю вкуса", ещё в кое-какие интернет-издания, и в конце концов приобрела статус специалиста, так что даже завела свой собственный блог, где довольно живо повествовала о виноделии Израиля, и делала отчёты о своих винных турах в Бордо, на Луару, в Эльзас и на берега Рейна. Довольно скоро блог обрёл популярность, и его владелица стала так называемой "тысячницей". Среди её подписчиков попадались люди известные, хотя и скрывавшиеся под никами, ибо вино в бражной России издавна выполняло культуртрегерскую роль. Связь с Европой этими людьми понималась не в том смысле, что ты читаешь, а прежде всего в том, как ты ешь и что ты пьёшь.
Понемногу и сама Жанна, отнюдь не причастная к тонкой культуре аристократии, переняла тот образ несколько беспечного существования, который довольно прилежно изучала и пропагандировала в своих колонках. Стоит ли говорить, что самолюбие её возвысилось и укрепилось от сознания, что в известном смысле она является законодательницей винных мод, а, следовательно, и цивилизационной стороны жизни, и это было правильно – неопределенное словечко, вошедшее в обиход страны, заново приобщающейся к мировой культуре.
Взгляды её вообще не основывались на каких-то прочных основаниях образования, подкреплённого семейными традициями: всё было гораздо проще. Она родилась в простой семье, но природа восполнила этот факт, который Жанна понимала как недоразумение, красотой и сообразительностью. Однажды она осознала, что переросла родной город, как детскую пижаму, и отправилась искать счастья в столицу, ничуть не сомневаясь, что оно уже там и лишь ждёт её появления. Излюбленные московские дискурсы оставили её совершенно равнодушной. Одинаково равнодушная и к инородцам, и к их ненавистникам, тем не менее она понимала, что от лозунга "Россия для русских!" всего один шаг до лозунга "Москва для москвичей!", а это уже была та позиция, которую она не могла отдать ни за какие идеи, ни за какие умозрительные идеалы. Более того, москвичей она считала зажравшимися, неповоротливыми идиотами и ясно видела, что их поведение прямо угрожает тому благополучию, которым с удовольствием пользовалась вот уже больше десятка лет.
Насколько удачно складывалась карьера Жанны, настолько она была несчастлива в личной жизни. Как и большинство женщин, она оценивала свои достоинства немного выше их подлинной стоимости; отсюда возникала разборчивость, упрочившая её одиночество.
Михаил представлялся ей привлекательным мужчиной. Хотя он и совершенно не разбирался в винах, гастрономии и прочих основаниях псевдо-буржуазной жизни, всё же он был современным, достаточно модным и вообще шагал в ногу со временем. Но в то же время каким-то шестым чувством она улавливала в нём подозрительную и непонятную ей простоту; ей казалось, что от того, чем по-настоящему стоит дорожить в этой жизни, он способен в любую минуту отказаться во имя дурной, безумной, взбалмошной в её глазах идеи, и это настораживало и немного пугало её.
Оба они знали, что то, что не случилось между ними в Черногории, не являлось чертой, но было только отложено, и ей нравилось, что он не торопил события. А Жанна ценила мужчин, сдержанных в обыденной жизни и несдержанных в постели – помимо прочего ещё и потому, что попадались такие чрезвычайно редко.
