Немецкие легенды о Дитрихе Бернском (будут комментироваться по [Мифы и легенды 2000: 531-585]) – это весьма интересный, хотя и сложный в интерпретации источник (события там отнесены к разным историческим эпохам), этот цикл будет рассматриваться в главе II. Пока стоит сказать только, что там основной противник эпического Дитриха – зловредный Эрманерих, «король Рима», а главный помощник – «старый Хильдебранд». Можно понять, что образ исторического Германариха претерпел обычное для эпических героев «расщепление»: все его положительные характеристики были перенесены на Хильдебранда, а все отрицательные – на Эрманериха (подробнее об этом см. Приложение).

Еще более любопытно обнаружить упоминание об интересующих нас героях в англо-саксонском эпическом произведении X века – «Беовульфе». Там речь идет о «данах» (датчанах, очевидно, – предках будущих переселенцев в Англию), и есть такое упоминание об, очевидно, всем известном эпическом сюжете: «...и кто из героев / владел, не знаю, / подобным сокровищем, / кроме Хамы, / который в дом свой / принес ларец / с обручем Бросинга / а сам бежал / от Эорменрика / под руку Предвечного» [Западноевропейский эпос 1977: 69]. Видимо, не стоит гадать, кто такие были эти Хама, Бросинг и Предвечный (тем более, что при переводе на современный английский язык этот эпизод переведен несколько иначе: «Home to his glorious sity, saved / Its tight-carved jewels...» и т.д. [Beowulf 1963: 61]. В том же издании, в глоссарии имен переводчик Б.Раффел дает такое пояснение имени данного персонажа: «...(Эорменрик): король остготов историчен, но превращен в образец (the very model) средневекового тирана; так он изображен в староанглийских поэмах “Deor” и “Widsith”» [там же: 151]. Еще одна цитата: «Верный Эккарт – герой средневековой “Саги о Тидреке”, наставник двух братьев, готовый погибнуть, защищая их от жестокого дяди Эрманариха» [Кудруна 1984 прим. Френкель: 352].

Получается, что «Эорменрик» – едва ли не самый известный, хотя и непопулярный, эпический герой германских народов раннего Средневековья после Аттилы (Этцеля, Атли) и Теодориха Великого (Дитриха, Тьодрека), но в отличие от последних, действовавший гораздо ближе к славянским землям и живший как раз в переломный для восточных славян период – накануне упадка Черняховской культуры и Великого расселения славян. Учитывая общеевропейские связи народов периода Великого переселения, можно ожидать, что и в славянском фольклоре «Эорменрик» как-то должен проявиться. Теперь следует вернуться к исследованию русского фольклора.

Итак, что можно узнать из «первой» сказки о Кащее Бессмертном? Это общеизвестный сюжет о том, что Кащей похитил женщину, обычно жену, но иногда невесту или мать главного героя, и последний отправляется на ее поиски. Найдя похищенную в плену у Кащея (в его отсутствие), он узнает от нее, что Кащей Бессмертный неуязвим для любого оружия и убить его можно только, если найти его «смерть», спрятанную обычно очень далеко. Похищенная женщина выведывает у Кащея, где находится эта «смерть», и сообщает это герою. Последний добывает ее (обычно «смерть» находится в яйце, а яйцо в утке и т.д.), и Кащей умирает. Подробнее все разнообразие вариантов этого сюжета описывает Н.В.Новиков [1974: 193-210]. Перечислим черты сходства сюжета с данными из письменных источников, восходящих к «королю» готов.

1.Само «бессмертие» Кащея. Иордан [1997: 86] пишет, что Германарих скончался на сто десятом году жизни, а до этого на него было покушение – его ударили мечом в бок, а он остался жив. Надо заметить, что эти два факта (покушение и возраст) относятся к числу наиболее достоверных из сообщаемых писателем – через два века готы могли забыть или исказить всё, кроме исключительного долголетия своего вождя и подробностей сенсационного покушения на него (это не рана в бою!), а Иордану не было никакого смысла как-то редактировать эти легенды – вероятно, записал, как услышал. Конечно, «седины вождя» – весьма устойчивый эпический признак у многих народов, но если вспомнить указанное выше сообщение «Младшей Эдды» о старости Ёрмунрекка, можно уверенно предположить – если в действительности Германарих к моменту своей смерти и не дожил до 109 лет, то явно умер и не молодым, достигнув если и не эпической, то человеческой старости.

2. Универсальная и всеобщая зловредность Кащея, характерная для всех источников [Новиков 1974: 216] – следует отметить это здесь, чтобы больше к данному моменту не возвращаться. Например, Баба-Яга в сказках часто зловредная, но не всегда (примерно в трети сказочных сюжетов она – положительный герой [Новиков 1974: 175]). Но вот Кащей – это просто воплощенные злоба, коварство и непримиримость. Судя по Иордану, между готами и славянами (антами) все происходило именно так. Добавим, что уже одного этого достаточно, чтобы усомниться в упомянутой версии А.Н.Зорина о прототипе Кащея – славянском князе-жреце. Можно ли поверить, что во всех жанрах и всегда так третировали своих священных вождей? Версия исследователя о том, что к Кащею сказители, якобы, относились нейтрально, без всякого эмоционального осуждения [1986: 18-19], не выдерживает критики. «Этот персонаж является, пожалуй, самым главным злодеем в русской сказке» [Куликова 2003: 218]. Кроме того, данная версия объясняет только этимологию имени, его титул («Царь-Кащей») и некоторые детали сюжета «первой» сказки (дуб, ларец, заяц, утка, яйцо), но как быть с остальными тремя сюжетами – одним сказочным и двумя былинными – где этих деталей нет вообще (только в былине об Иване Годиновиче иногда упоминается титул «Царище Кощерище»)? Более того, и в «первой» сказке объясняются только отдельные детали, но отнюдь не сама сюжетная линия; если прототип Кащея – славянский языческий князь-жрец, то какое явление или событие было прототипом похищения им женщины? И кто был прототипом героя, освобождающего мать или подругу из его рук? Неужели православный монах?

3.Представляют интерес те варианты сказки, где Кащей похищает мать главного героя [Афанасьев 1958 т.1: 358-362]. Если сюжет с похищением жены или невесты слишком распространен в мире, чтобы его принимать всерьез, то сюжет о возвращении похищенной матери можно считать оригинальным и восходящим к первоисточнику. И соотнести с сообщением Иордана: «Одну женщину из вышеназванного племени [росомонов], по имени Сунильду, за изменнический уход [от короля], ее мужа, король [Германарих], движимый гневом, приказал разорвать на части, привязав ее к диким коням и пустив их вскачь» [1997: 86]. К сожалению, фраза в источнике звучит двусмысленно. Ее можно понять так: Германарих был женат, потом жена от него сбежала, за что и была наказана. Второй вариант: «муж» Сунильды вовсе не «король» остроготов, а один из его вассалов, и она расплачивалась не за свои дела, а за злодейства своего мужа, находясь, например, на положении заложницы в ставке сюзерена. Издание «Гетики» 1960 года (тот же переводчик) говорит, скорее,за второй вариант: «Одну женщину из вышеназванного племени [Росомонов] по имени Сунильду за изменнический уход ее мужа князь Германарих, движимый гневом...» (цит. по [Рыбаков 1963: 17]). Но в «Старшей Эдде» (см. выше) Сванхильд прямо названа женой Ёрмунрекка. Для данного исследования, однако, такая неопределенность достаточно безразлична. Просто потому, что в средневековом обществе (а тем более – в догосударственных образованиях) браки «монархов» (в кавычках и без кавычек) всегда были, в первую очередь, политическим делом, а отнюдь не личным. Союз племен, стоящий на пороге образования государства, мало что связывает воедино, и династические браки универсально играли очень большую роль в создании хоть какой-то скрепы для этого союза. Поэтому не имеет особого значения, чьей именно женой была Сунильда. И ее брак, и разрыв с мужем (при первом варианте), и ее нахождение в пределах досягаемости Германариха (при втором) имели, главным образом, политические причины, то есть сближение или разрыв «росомонов» с готами. Неудивительно, что фольклору эта коллизия очень понравилась – в нем также народы постоянно отождествляются с конкретными персонажами. Итак, в обоих вариантах Сунильду Иордана гораздо естественнее отождествить с матерью героя. Подробнее об этом ниже, сейчас отметим только, что именно это событие имело все шансы удержаться в памяти «росомонов» и спустя 1500 лет (но, разумеется, со счастливым концом). В некоторых вариантах сохранилось и имя похищенной - «Руса-Руса», «Русая Руса» [Рыбаков 2001: 309], что весьма показательно соотносится с титулом «княгиня россов».