Висковатый, довольный, что такое важное дело государь поручает ему, а не Адашеву или Сильвестру, сейчас же принялся за дело.

Царь диктовал ему тихо, но вполне сознательно: нервы его напряглись, сознавая, что сегодняшнее колебание бояр будет гибельно для его рода, он порывисто спешил закрепить их целовальной записью.

— …Князей служебных с вотчинами и бояр ваших мне не принимать, а также и всяких ваших служебных людей без вашего приказания не принимать никого…

Порывисто диктовал Иоанн, с ужасом думая о каждой потерянной минуте своей жизни.

Стоял уже поздний вечер, когда была окончена запись.

— Бояр зовите, пусть крест целуют да запись подпишут, — чуть слышно приказал дьяку больной властитель.

В опочивальню царя снова собрались бояре, но далеко не все.

Поцеловали крест царевичу Дмитрию князья Мстиславские, Воротынские, Дмитрий Палецкий, бояре Иван Шереметьев, Михаил Морозов и дядья царевича, Захарьины.

Трое князей: Семен Ростовский, Щенятев-Патрикеев и Турунтай-Пронский отказались.

— Чем нам служить молодому царю да Захарьиным прислуживаться, послужим лучше старому князю Владимиру Андреевичу, — сказал Ростовский своим товарищам, и они незаметно ушли из опочивальни.

Одним из последних явился и сам князь Старицкий.

Пристально взглянул на него Иоанн, волнуясь ожиданием, поцелует ли он крест. Дьяк Висковатый подал князю запись.

— Брат, подпишись, — вымолвил Иоанн, — Животворящий крест опосля поцелуй.

Задумался на минуту престарелый князь.

— Нет, государь, руки своей не приложу и целовать креста я не стану, — проговорил он решительно.

Больной вздрогнул.

— Ты знаешь, Владимир, что станется с твоей душой, коли креста святого ты не хочешь на верность сыну моему поцеловать? Обдумай сам, а мне до этого нет дела! — и обратился к боярам, поцеловавшим крест, продолжая:

— Бояре, недуг жестокий меня сковал, а вы на чем мне и сыну моему Дмитрию крест целовали, по тому и делайте.

Князь Старицкий незаметно удалился из опочивальни больного.

Между оставшимися здесь боярами начались новые перекоры.

— Негоже так отвечать царю, как сейчас ответил князь Владимир, — с негодованием заметил Воротынский.

— Вы хотели володеть нами, а мы должны вам будем служить! — озлобленно ответил ему князь Турунтай-Пронский. — Не бывать вашему владению.

Снова начались споры и неурядицы среди бояр.

— Царя недужного хоть пожалели бы, — с укором сказала царица Анастасия, находившаяся по-прежнему у постели больного.

Смущенные бояре вышли из царской опочивальни и собрались в Грановитой палате.

Тут было много других бояр, пришедших позже, между ними находились Сильвестр и Адашев, не шедшие к царю без зова, не желая возбуждать среди остальных бояр разговоров.

Не уходил из Грановитой палаты и Владимир Андреевич Старицкий.

Видя вокруг себя так много бояр, ему сочувствовавших, он еще более уверился в своем избрании царем после смерти Иоанна.

— Кто мне крест целовать будет, того я и деньгами и вотчинами награжу, — сказал он собравшимся боярам.

— Побойся Бога, князь, как крест тебе должны мы целовать, коли сейчас царевичу Димитрию поцеловали и запись целовальную своею рукою утверждали! — заметил князь Мстиславский.

— Негоже, князь, деньгами сулиться, — возмущенно проговорил Шереметьев, — жив государь еще, недуг его сломил, помилует Творец — и встанет он с одра болезни.

— Я сам пойду к нему, — рассердился князь Старицкий, — и напрямки спрошу его…

— Негоже тебе такие речи говорить, князь Владимир Андреевич, — заметил боярин Морозов, — а до царя тебя теперь уж мы не допустим.

— Меня-то? Да кто из вас посмеет не пустить! — задорно ответил Старицкий.

— Не пустим, — в один голос повторили князь Палецкий и дьяк Висковатый.

— Зачем вы не пускаете князя Владимира к государю? — вмешался в их спор царский духовник. — Ведь он ему добра желает.

— Присягу мы дали государю и царевичу и по присяге поступаем, чтобы государство их было крепче.

— Негоже говорите, бояре, Руси святой вы зло чинить хотите, — сказал Мстиславский.

На другой день Иоанн созвал опять всех бояр и повторил свою просьбу, чтобы они целовали крест царевичу Димитрию.

— Вы дали мне и сыну моему душу на том, что будете нам служить, а другие бояре сына моего на государстве не хотят видеть. Если станет надо мною воля Божия, то не забудьте, на чем мне и сыну моему крест целовали. Не дайте боярам сына моего извести, но бегите с ним в другую землю, куда вам Бог укажет! Сам приводить к кресту вас я не могу. Пусть приведут вас князья Мстиславские и Воротынские.

Смущенные бояре отправились в соседнюю палату. Они заметили, что больному царю стало легче, а выздоровев, он их не пощадит.

Дьяк Висковатый, оставшись один при государе, поспешил передать ему вчерашние слова Сильвестра.

Глаза больного сверкнули.

— Вот как! И он с ними заодно!

— Давно, царь-батюшка, — заметила Анастасия, — князь Курбский про меня даже сказывал, что я, как царица Евдокия, которая святителя Иоанна Златоуста изгнала из Царьграда, хочу изгнать отсюда из Москвы отца Сильвестра.

— Клевещут на тебя, Настя, — задумчиво проговорил Иоанн, — не ноне, а после вспомяну ему я это!

Волнение о будущности жены и сына-младенца принесло пользу больному: оно перебороло одолевавший его недуг, и молодой правитель стал понемногу поправляться.

Глубоко затаил царь неудовольствие к своим любимцам, Адашеву и Сильвестру, хотя тот и другой все-таки целовали крест его сыну. Прежнее чувство, которое он питал к ним, уверенный, что в лице их имеет верных неподкупных друзей, обладающих высокою нравственностью, постепенно исчезло.

В Иоанне вселилась уверенность, что оба они, Сильвестр и Адашев, из-за вражды к царице и к ее братьям, не желая видеть их господства, готовы были пожертвовать его сыном и соединились с его врагами.

— Слава Богу, даровавшему мне исцеление, трогать пока я никого не стану, подождем.

Да и нелегко было Иоанну завязать эту борьбу. Расставшись со своими бывшими любимцами, он мог опасаться, что останется с малым числом приверженцев, точно так же обвинить Адашева и Сильвестра в чем-либо он не мог: во время болезни царя они ничем ему не изменили и не подали своего голоса в пользу князя Старицкого.

Иоанн, затаив свои чувства, стал обращаться с ними по-прежнему и даже однажды защитил своего духовника от нападок супруги Анастасии.

— А что, отче Сильвестр, поди-ка, сильно ты напугался, как я на одре смертельном лежал? — шутливо обратился к духовнику Иоанн.

— Все в воле Отца Небесного, государь, и жизнь и смерть, все проходит земное, бессильны мы своею рукою предначертать грядущее, — задумчиво ответил Сильвестр.

Задумался Иоанн над его словами.

— Дал я обет, когда лежал недужный, пойти на богомолье в Кириллову обитель, что на Белоозере, и помолиться там угоднику, благодарить за исцеление от недуга, просить его и впредь о нас пещися.

— Благое дело задумал, государь: молитва очищает ум, дает отраду и врачует душу. Ступай к угоднику, великий государь, аз, недостойный отец духовный твой, даю тебе мое благословенье на этот путь.

Немного спустя Иоанн отправился на богомолье на Белоозеро и по дороге заехал в Троицкую Лавру, где проживал в заточении знаменитый в то время Максим Грек.

Иоанн пожелал его видеть.

Знаменитый проповедник почему-то был против поездки Иоанна в монастырь.

— Если не послушаешься меня, по Боге тебе советующего, забудешь кровь мучеников, избитых погаными за христианство, презришь слезы сирот и вдовиц и поедешь с упрямством, то знай, что сын твой умрет в дороге.

Предсказание его сбылось: на обратном пути из своей поездки в Кирилло-Белозерский монастырь, куда Иоанн отправился с супругой и младенцем сыном, царевич Дмитрий от неизвестной причины скончался.

Потеря сына еще больше заставила царя замкнуться в себе и недоверчиво относиться к своим недавним ближним друзьям: он видел в них явных врагов и только мечтал расстаться с ними, тем более что враги не оставляли свои наветы и происки, которые царь охотно выслушивал.