— Хороших! — огрызнулся Анисимов. — Тоже сказал, хорошие!

Слова подьячего еще больше раззадорили толпу.

— Братцы, что он наших радельников забиждает, — крикнул небольшой мужичонка с рыжей бородой клочьями, — ведь они за нас, за земских, стоят, насупротив бояр идут.

— Истинно так, — откликнулся прежний торговец, — не слушайте его, братцы, гоните в три шеи!

Но подьячий, заметив недружелюбное отношение толпы, бросился бежать. Толпа загоготала.

— Лови его, держи! Ишь, какой смутьян объявился! Из этого можно было видеть, какою любовью и доверием пользовались у народа оба царские любимца.

Благодаря им, плотно объединилась Северо-восточная Русь, упрочилось государство, окрепло могущество Москвы.

Сильвестру удалось обуздать властолюбивого, отчасти уже распутного Иоанна и сделать из него доброго мужа и семьянина. Объяснить это случайностью было бы слишком рискованно. Сильвестр настойчиво добивался получить влияние над юным государем, и только это помогло ему покорить страстную, ничем не сдерживаемую натуру молодого правителя. Незаметно, но постепенно направлял он ум и мысли Иоанна к совету «мужей разумных и совершенных».

— Великий государь, — настойчиво повторял духовник, — избери ты себе предобрых и храбрых советников в военных и земских делах, так как без их совету ничего устроить нельзя.

Изумился Иоанн подобной речи своего духовника, он привык с малых лет видеть и слышать, как приблизившиеся к нему бояре-любимцы старались столкнуть каждого, пытавшегося войти в милость к государю: его поражало подобное независимое отношение Сильвестра к другим боярам и советникам.

Адашев был уклончивее, но тоже старался не вредить никому из бояр.

Влияние Сильвестра на дела государства было большое, но он умел так незаметно влиять на государя, что последний никогда не мог подумать, что следует советам своего духовника. Это не обижало самолюбивого Иоанна и не порождало его неприязни к Сильвестру.

Прошло еще два года мирного царствования молодого царя. Счастливый в семейной жизни, окруженный преданными ему людьми, зорко смотрящими за его интересами и за славой и благоденствием родной страны, Иоанн настолько нравственно изменился, что народ назвал его «Боголюбивым» царем.

За эти два года, по совету Сильвестра, Иоанн созвал церковный собор, названный Стоглавым, чтобы выяснить отношение церкви к народу и упорядочить положение духовенства. Горячо приветствовал молодой царь собравшихся в Москве пастырей церкви, и снова, как на земском соборе, каялся пред ними всенародно, слезы обильно текли из его очей, когда он заканчивал свою речь к духовенству, собравшемуся на собор.

— …Смирился дух мой… умилился я и познал свои согрешения… выпросил прощение у духовенства, у земли всей. Дал прощение князьям и боярам, теперь вас прошу: довершите устроение царства и земли, дайте порядок душам православным, пастве Христовой.

За это время издан был, тщательно просмотренный Сильвестром и Адашевым, «Судебник» и «Уставные грамоты».

Одно тяготило Иоанна: это постоянные перекоры бояр между собою за свое старшинство.

Захарьины хотели сесть выше Романовых, Шуйские занять место еще выше, никто из них не хотел покориться, шли вечные неудовольствия и ссоры.

Когда царь созывал бояр на пир, то, слушая их перекоры и жалобы одного на другого, он гневно сдвигал брови, в эту минуту возвращалась к нему присущая ему жестокость: он готов был разогнать всех своих гостей, чтобы только избавиться от их ссор.

Сильвестр и Адашев зорко следили за царем в эти минуты, своевременно умели его остановить, не давая разразиться его гневу.

— Вот вы просите меня: не гневайся, государь, да не гневайся, — нетерпеливо заметил Иоанн, — не в силах я сдержаться, негоже ведут себя бояре!

— Государь наш добрый, — успокоительно ответил Адашев, — дозволь мне слово молвить.

— Говори, Алеша, — сказал Иоанн.

— Когда б потешился бы ты над их исканьем мест, быть может, и поняли б они, сколь тебе досадили.

Складки на лице царя разгладились, ему пришлось по душе предложение Адашева: посмеяться над боярами за их спесивость друг перед другом.

— И впрямь ты дело говоришь, Алеша! — согласился он с Адашевым.

Случай представился скоро.

На одном из пиров, на который было приглашено много именитых бояр, царь ради потехи посадил выше князя Пронского своего шута Тимошу.

Такой небывалый случай разобидел не только одного Пронского, но и многих бояр, они ясно поняли насмешку царя над их спесивым местничеством, но не посмели уйти с пира, затаив обиду, нанесенную им Иоанном.

Общая обида заставила их сплотиться и на время прекратить свои личные раздоры о местничестве.

— А ведь помогло, Алеша, смотри-ка, теперь совсем иные стали, — довольно заметил царь Адашеву.

— Не скоро, государь, удастся искоренить этот обычай совсем, в привычку он им въелся, — отвечал любимец.

Тем не менее этим случаем было положено окончание местничеству.

На Стоглавом соборе царский духовник в особенности выделился, к нему с уважением относились все собравшиеся духовные лица, они понимали его влияние на царя, но все-таки никто из съехавшихся, даже архиепископы, не обижались на него, так как он не возносился своим положением и обращался со всеми почтительно.

Один из бывших на Стоглавом соборе святителей церкви говорит о нем в «Царственной книге»:

«У царского двора некий священник, зовомый Сильвестром, родом новгородец, всякие дела царские правит и власть святительскую имеет, никто не смеет против него сказать, он владеет обеими властями, как царь и святитель, хотя не имеет ни звания, ни титула того и другого и состоит только священником; он пользуется большим уважением, и относятся к нему все хорошо».

Умиротворенная Русь укрепилась.

Неспокойный характер Иоанна не мог удовлетвориться мирным преуспеванием страны, ему хотелось расширить свои владения, избавиться от опасного соседа на востоке: Казанского царства.

До сих пор после урока, данного дедом царя, Иоанном III, казанцы присмирели и мирно жили с Москвой, но среди них самих начались раздоры, они изгнали поставленного им Иоанном царя Шиг-Алея и выбрали себе нового хана Едигера, сына астраханского царя.

Иоанн видел, что нужно покончить с беспокойным соседом, взять Казанское царство в свои руки, и затеял поход на Казань.

В другой раз и Адашев и Сильвестр отговорили бы молодого владыку от этого похода, но теперь они сами видели, что взять Казань необходимо — это отдаст в русские руки широкий водяной путь — Волгу, расширит торговлю и утвердит русское влияние далеко по низовьям великой реки.

Оба государственных человека провидели будущее: они заботились только о славе своей родины. Несмотря на все свое влияние на царя, они постарались остаться в тени, когда было решено, что сам царь отправится во главе войска в Казань. Даже власть в Москве они не оставили за собою и всецело уступили ее двоюродному брату царя, Владимиру Андреевичу князю Старицкому, в помощь к нему Иоанн добавил князей ростовского и палецкого.

На совете, который был созван у государя в столовой палате, присутствовал только Адашев, стоявший сзади царского седалища, духовник же царский на нем не был и явился только к концу его посланником от владыки митрополита, когда относительно похода почти все уже было решено.

— В час тебя посылает Творец, отче, — проговорил Иоанн, принимая от него послание от Макария.

Все оно было написано самим Сильвестром по взаимному соглашению со владыкой. Адашев знал об этом, догадывался и сам царь, но оба молчали.

Царь понимал, что послание митрополита направлено против бояр ленивых, жадных, благодаря своим раздорам уже раз упустивших из русских рук Казань, но не подал виду, что ему это известно, он хотел, чтобы сами бояре поняли, в чем укоряет их владыка.

Осанистый дьяк начал зычно читать послание: