После всего хорошего, что сделал для него мой отец, после всей любви, которую он ему подарил, Пол смог убить его не моргнув глазом. Почему я не смогу сделать то же самое? Почему это должно быть так тяжело? У меня есть причина, у меня есть право на убийство. Я не должна чувствовать себя виновной, ужасной и больной.

Ради папы, говорю я себе, но в первый раз эта фраза кажется пустой.

Мой желудок переворачивается и, кажется в монорельсе стало слишком жарко. Я втягиваю воздух, чтобы успокоиться и Тео смотрит на меня.

— Ты в порядке?

— Да, — коротко говорю я. — Я думаю, что запомнила.

— Будь осторожна, — говорит он, защелкнув мою Жар-птицу обратно в правильной конфигурации, все тонкие металлические слои складываются друг в друга, как крылья насекомого. — Мы создали эту штуку так, что её легко починить и изменить, поэтому, когда ты так её раскладываешь, она может разлететься на части. Достаточно просто починить, если ты знаешь, как, но я не смогу научить тебя этому за час. И даже за месяц.

— Правильно. Она сложная. Тебе не нужно постоянно об этом мне напоминать.

Карие глаза Тео встречаются с моими, теплые и знающие.

— Кто-то в плохом настроении.

— Мы собираемся убить человека. Я должна быть рада?

Он поднимает руки, как будто сдается.

— Я знаю, что это тяжело, ладно? Для меня это тоже непросто.

Братишка. Тео устраивал Полу то, что он называл "задержанное взросление", пытаясь показать ему музыку, клубы и даже девушек, всё, что он, пропустив, начав изучать высшую физику в тринадцать лет. Конечно, Тео отчасти наслаждался поклонением, потому что Пол думал, что Тео примерно в восемьдесят раз круче, чем все остальные на земле.

Или мы считали, что он так думал. В конце концов, Тео так же глубоко заблуждался насчет Пола, как и все мы. Его так же горько предали.

— Извини, — я прислонилась головой к пластмассовому креслу и уставилась наверх на сияющую голографическую рекламу, парящую над нами и умоляющую купить продукты, о которых я никогда не слышала.

— Я знаю, что веду себя как стерва. Я устала, вот и всё.

— Это не просто, — соглашается он. — Мы можем снова стать милыми потом. После.

— Точно.

Монорельс подходит к нашей остановке. Мы с Тео выходим из машины бок о бок, не говоря друг другу ни слова. Может быть, он все еще думает о том, вежливость можно отложить на потом. Может быть, мне тоже нужно так думать. Вместо этого мой мозг затуманен неуверенностью о том, что мы обнаружим, увидев Пола, если мы вообще сможем его увидеть, и, еще хуже, сомнениями в моих намерениях.

Я даже не смотрю на Тео, чтобы не дать ему понять, в каком я состоянии. Поэтому я осматриваю толпу, текущую мимо нас на станции, состоящей из металлических решеток и голографических знаков, надеясь на отвлечение от предстоящей темной работы.

Одна фигура останавливается как вкопанная. Крупный мужчина в длинном черном пальто остановился, чтобы посмотреть на голографическую карту местности, парящую над головой. Увидев движение боковым зрением, я поворачиваюсь к нему и моя первая мысль "у него сердечный приступ".

Потом я вижу, кто это.

Я гналась за Полом Марковым через измерения. Теперь он только в двадцати футах от меня.

Перевод выполнен для сайта https://vk-booksource.net

Глава 8

Я вытянула руку, пытаясь предупредить Тео, но этого не потребовалось.

— Сукин сын, — шепчет Тео.

Он подается вперед, и я хватаю его за футболку.

— Нет, Тео. Нет.

— Что ты... — поначалу он зол от того, что я остановила его, так зол, что это меня шокирует, но потом Тео заметно расслабляется. — Правильно. Не очень хорошее место для встречи. Вероятно, камеры и копы на каждом углу.

Но я остановила Тео не поэтом. Это произошло потому, что, увидев Пола, я перенеслась в ту секунду, когда услышала, как полиция говорит его имя, называет его подозреваемым в папиной смерти. Как ни странно, меня не сразу охватил гнев, я была слишком оглушена, чтобы испытывать такое уместное чувство. Я продолжала думать, что это не могло быть правдой. Ужасные вещи, которые я слышала, не могли быть реальными.

Когда полицейские стояли в нашей гостиной, мама плакала в ладони, когда они говорили о "подозрительных действиях" Пола. Я думала, что должна позвонить ему, чтобы Пол мог объяснить, что на самом деле происходит.

И сейчас, глядя на него, я не видела убийцу моего отца. Я вижу Пола, которого знала.

Тот, который заставил меня чувствовать себя наконец-то влюблённой.

День благодарения у нас в доме всегда был немного странным. У нас нет родственников кроме тёти Сюзанны, которая, кажется, думает, что Благодарение — это какая-то варварская американская традиция, от которой у неё появятся блохи. Поэтому мои родители приглашали толпу студентов-физиков, других профессоров и соседей. Аспиранты всегда приносили какое-то блюдо, а они приезжали со всего мира, что значит, что у нас могли быть кимчи или эмпанадас вместе с индейкой. Однажды Луис, который приехал с Миссисипи, принес что-то под названием тардакен, лично я не думаю, что еда должна называться таким словом, но это оказалась индейка, фаршированная курицей, которая фарширована уткой. И, должна признать, это было очень вкусно. Тардакен был одним из лучших блюд. Иногда они были почти грустными, например, в тот год, когда Тео принес кексы и мы все притворились, что они не из магазина.

Пол попросил разрешения готовить у нас на кухне, потому что у него не было плиты. Поэтому я наблюдала за его готовкой.

— Лазанья? — я подпрыгнула и села на стол.

— Такая, как её готовили Пилигримы.

— Это единственная вещь, которую я умею готовить, — Пол нахмурился на томатный соус в кастрюле, как будто он сделал что-то оскорбительное. — Единственное, что можно принести, в любом случае.

Я сделала усилие и не сказала, что, если он готовит в нашем доме, он точно ничего не приносит. Мы наконец достигли точки, когда я начала уютно себя с ним чувствовать, когда я начала верить, что могу разглядеть за тихим и неловким фасадом настоящего Пола Маркова.

Мама и папа были в университете, Тео где-то праздновал, Джози не прилетит из Сан-Диего до завтрашнего утра, очевидно, потому что она провела день за серфингом с друзьями. Поэтому мы с Полом были одни. Он был одет в свои обычные выцветшие джинсы и футболку. Я клянусь, он не знает, что людям можно носить что-то кроме черного, серого, белого и джинсы. Я каким-то образов почувствовала себя слишком вырядившейся в тунике и леггинсах.

— Почему ты не поехал домой на День Благодарения? — я сделала усилие и не добавила "как нормальный человек". — Ты не хочешь увидеть своих родителей?

Губы Пола сжались в тонкую линию.

— Совсем нет.

— Ох, — если бы я могла взять слова назад, но я не могла. Я очень тихо добавила. — Извини.

— Все хорошо, — прошла еще одна секунда неловкой тишины между нами, и он добавил. — Мой отец, он нехороший человек. Мама не возражает ему. Они не понимают жизнь, которую я выбрал. Они рады, что у меня стипендия, поэтому я не стою им денег. Больше, особо нечего рассказать.

Это очевидно было большой ложью, как это нечего больше рассказать? Но я не собиралась быть еще более грубой и начать выпытывать. Я просто подумала, что за родители это должны быть, чтобы им не нравилось, что их сын — блестящий физик. Или что могло скрываться за фразой "нехороший человек".

Я пыталась придумать, как перевести разговор на другую тему.

— Так, хм, что это за музыка?

— Рахманинов. Восемнадцатая вариация Рапсодии на тему Паганини, — его глаза взглянули на меня с беспокойством. — Не очень современно, я понимаю.

— Это Тео дразнит тебя насчет классической музыки, не я, — поскольку Тео не было рядом, я наконец призналась. — На самом деле, она мне нравится. Классическая музыка.

— Да?

— Я не специалист по композиторам, но я немного узнала на уроках фортепьяно, — я поспешила добавить. — Просто, когда я слышу её, я думаю, что она красивая.