— Что еще?

Блаженный Анастасий стал смутно догадываться, что государь ждет от него не духовной поддержки, а посягает на нечто более существенное. Высокопрехитрейший владыка Анастасий сделал попытку укрыться в дебрях церковной гомелетики.

— В среду Преполовения Пятидесятницы, — воздев руки к небу, заговорил он, — мы, архиереи русской зарубежной церкви, соберемся в синодальном соборе Пресвятые Богородицы в честь ее иконы Знамения и по пропетии Христос Воскрес и тропарей Преполовения Пятидесятницы и Знамения иконы Пресвятые Богородицы помолимся о ниспослании божьего благословения на сие всемогущего бога…

Анастасий выжидательно посмотрел на курьера. Лицо государева гонца выражало кроткое смирение. Митрополит почувствовал облегчение и подставил руку для поцелуя, давая понять, что аудиенция окончена.

— Государь нисколько не сомневался в вашем участии, — продолжил разговор гонец, делая вид, что не замечает руки митрополита, — и повелел мне не утруждать святых отцов. Поэтому, если будет на то ваше благословение, я мог бы сейчас же заняться переговорами с солидной ювелирной фирмой, которая готова по хорошей цене приобрести золотые и серебряные изделия.

Лицо святого старца стало каменным. Тихим, размеренным голосом он стал уверять, что его высочество глубоко заблуждается. Церковь никакими богатствами, кроме духовных, не располагает. Об этом было известно еще покойному Кириллу Владимировичу. Даже этот наперсный крест, который государев посланник видит на его, митрополита, груди, украшен не драгоценными камнями, а обыкновенными разноцветными стеклышками.

На этот раз глава раскольнического синода русской церкви если и кривил душой, то всего лишь наполовину. Во время переезда в Мюнхен из тридцати ящиков церковного золотого запаса, еще остававшихся после долгих лет эмиграции, ровно половина исчезла. Все попытки обнаружить пропавшие драгоценности до сих пор ни к чему не привели. И поэтому святой старец, утверждая, что он гол как сокол, сам искренне верил в свои слова.

Разочарованный гонец откланялся. Митрополит Анастасий вышел на балкон и предался горестным раздумьям о пропавших ценностях. Особенно его угнетало то, что вместе с церковной утварью была украдена его митра, в которой он появлялся на торжественных богослужениях. Собственно, сожалел Анастасий не о самой митре, а об украшавшем ее бриллиантовом крестике, которому не было цены.

— И все-таки я узнаю имена святотатцев, посягнувших на имущество святой церкви! — грозно сверкнув очами, произнес он. — Узнаю и предам анафеме! Прокляну до седьмого колена!

Ограбленный митрополит не подозревал, что похищенная церковная утварь находилась на соседней улице, в доме его верного помощника и ближайшего сподвижника протопресвитера Юрия Граббе, которому он доверил секретно переправить в Мюнхен церковный золотой запас.

— Не забывайте, — строго предупреждал его тогда митрополит, — в этих ящиках все наше будущее. В том числе и ваше тоже!

Протопресвитер Граббе поручил наблюдать за золотом в пути кроткому и исполнительному священнику Константинову. Священник, хилый кривоногий человек с впалой грудью и редкой бородкой, ни на минуту не спускал глаз с порученного его заботам золотого груза. На каждой остановке он обегал грузовик, семеня кривыми ножками, заглядывал под брезент и по нескольку раз в день пересчитывал обитые железом ящики. Но в мюнхенскую резиденцию митрополита кроткий и исполнительный священник доставил лишь половину груза, Пятнадцать ящиков он выгрузил в местечке Ланцгуд и припрятал в укромном сарайчике на одинокой крестьянской ферме.

Протопресвитер Граббе расследовал дело сам. Он вызвал к себе Константинова и, занеся над его головой тяжелый крест, добился смиренного покаяния. Украденные ценности были доставлены в собственный дом протопресвитера. Но Граббе, бывший волынский помещик, ставший священнослужителем, и не подумал известить об этом своего духовного наставника.

В тот момент когда ослепленный яростью святой старец Анастасий, стоя на балконе, изрыгал страшные проклятия, протопресвитер в уютной гостиной вел горячий торг с американским бизнесменом Эдманом.

Русского графа, священнослужителя Ю. Граббе и гражданина США Эдмана давно связывали общие интересы. В свое время на взаимовыгодных условиях они основали союз креста и доллара. Протопресвитер поставлял бизнесмену грешников, которые желали скрыть свое прошлое и покинуть послевоенную Европу, чтобы укрыться в более безопасном месте. Эдман переправлял этот живой товар в любую часть света, принимая плату в любой конвертируемой валюте, а также драгоценными камнями и изделиями из благородных металлов вплоть до зубных коронок. За каждую грешную голову американец выплачивал протопресвитеру вознаграждение в размере семисот марок.

Поэтому, заполучив пятнадцать ящиков с церковной утварью, священнослужитель знал, кому ее предложить. Разложив перед Эдманом церковные золотые чаши, архиерейские панагии, дискосы и звездицы, пастырь торговался за каждый цент.

— Да на вас креста нет, господин Эдди! — энергично жестикулируя, доказывал протопресвитер. — Вы только взгляните на этот дискос! Работа гениального мастера пятнадцатого столетия! Понимаете, пятнадцатого! Да за это блюдечко любой ваш богатый баламут отдаст свое лучшее авто! Или вот митра самого Анастасия!

— Вы считаете меня болваном, дорогой патер, — не меняя позы, возражал американец. — Возможно, этот старинный цилиндр и представляет какую-нибудь ценность. Но я уверен, что покупателя на него не найдется.

— А что выскажете о бриллиантовом крестике, который украшает, как вы сказали, да простит вас господь, этот цилиндр? — ехидно вопрошал Граббе. — Только учтите, это не какая-нибудь американская синтетика, а настоящие русские алмазы!

— Крестик я беру, — согласился американец, — называйте цену и можете накинуть полтора доллара на ту старую шляпу, которая того не стоит.

— Благодарю вас, — сказал Граббе. — Очень сожалею, что не могу сообщить о вашем богоугодном поступке митрополиту. Но господь бог все видит и за все воздаст…

Сидеть в Париже больше не имело смысла. Пора было возвращаться в Мадрид на улицу Веласкез. Владимир и Леонида стали собираться в дорогу.

Буквально накануне отъезда к Владимиру прибежал расстроенный Глазенап. Он был бледен как полотно. Бравый генерал, все еще не терявший надежду раздобыть деньги на сапоги, частенько толкался по торговым рядам. Заодно он любил пройтись по антикварным магазинам, чтобы полюбоваться различными древностями. То, что он увидел сегодня в одном из таких магазинов, повергло его в ужас.

— Разрешите отдышаться, ваше высочество, — с трудом переводя дыхание, проговорил Глазенап. — Сейчас немного приду в себя и все доложу по порядку.

Глазенап тяжело опустился на стул, достал большой клетчатый носовой платок и вытер струившийся по лицу пот.

— Святыня русских государей, ваше высочество, — срывающимся голосом заговорил он, — выставлена на всеобщее поругание!

— Какая святыня?

— Символ! А рядом турецкий горшок!

— Да объяснитесь вы наконец!

Глазенап вскочил со стула и, не сдерживая возмущения, рассказал, что в одном из антикварных магазинов рядом с турецкой вазой выставлена для продажи подлинная корона русской императрицы.

— Да случись это раньше, — рубанул он воздух рукой, — разговор был бы короткий! Шашки наголо! Пушки — пли! И нет твоего Константинополя!

Владимир вместе с Леонидой и придворными экспертами поспешил на место происшествия.

Сверкающая драгоценными камнями корона была выставлена на витрине рядом с греческой амфорой, которую Глазенап сгоряча принял за турецкую вазу.

— Вы уверены, что это корона русской императрицы? — обратился Владимир к Глазенапу, внимательно изучая семейную реликвию.

— Начинаю сомневаться, ваше высочество… На короне императрицы была небольшая вмятинка, — заколебался Глазенап. — Совсем малюсенькая. Еще со времен Екатерины II, а эта новенькая, как будто с иголочки.