— В таком случае нет ничего проще.

— Как хорошо! — воскликнула она.

Он видел, что Мери мечтает исключительно о доме, о земле, и о своей роли «тетушки» для Моники и детей. Она храбро и решительно собиралась начать свою стародевичью жизнь. Но это совершенно не входило в его расчеты. Такая «тетушка» ему вовсе не была нужна.

Они направились к дому и осмотрели его. Дом Мери понравился. Все слегка обветшало, но содержалось в чистоте и аккуратности. Эмма пекла пирожки и по комнатам разносился тонкий запах подгорелого теста. Мери зажгла лампу в маленькой гостиной, пододвинула стул и уселась за стол разглядывать альбом с фотографиями. Взглянув на первую фотографию, Джек невольно вздрогнул: он увидел читающую старую даму в кружевном чепце и пышном шелковом платье; старый господин в белых брюках, старомодном сюртуке и бакенбардах стоял, небрежно облокотившись на ее стул. Такая же фотография красовалась на почетном месте в альбоме его матери: ее родители.

— Взгляни-ка! Это мой дед и бабушка. Тот самый, который отрезал ногу бабушке Эллис!

Мери внимательно посмотрела на фотографию.

— Какой он, по-видимому, был властный человек. Надеюсь, что ты не такой.

Мери перевернула страницу и увидела портрет двух молодых дам. Кто-то крестообразно перечеркнул лицо одной из них. Это, вероятно, были тетки Джека.

— Не его ли это мать? — спросила Мери. — Как она хороша!

Джек взглянул на портрет молодой женщины. В своем пышном платье и изящных локонах она совсем не выглядела чьей-либо матерью.

Подняв голову, Мери увидела в зеркале лицо Джека, строго сжатый, но слегка насмешливый рот, раздувшиеся ноздри и пристальный, самоуверенный взгляд. Это властное лицо было новым и почти испугало ее. Ее бросило в жар при мысли о том, как близко он стоит от нее.

Перевернув еще одну страницу, она слегка вскрикнула. Там была фотография молодого франта с опущенными черными усами, с черными бакенбардами и с большими черными, томными глазами. Он был снят с тросточкой в изысканно-сентиментальной позе. Над карточкой было написано каким-то странным почерком:

— Ах! — воскликнула Мери и закрыла лицо руками. Она, очевидно, узнала в молодом франте своего отца.

— Ты уже видела когда-нибудь эту фотографию?

Но Мери, закрыв лицо руками, была не в силах выговорить ни слова.

— Не мучься понапрасну, — сказал он ей. — Все мы более или менее одинаковы. Совершенных людей нет.

Мери встала и вышла из комнаты. Через несколько минут пришел мистер Джордж.

— Что случилось с Мери? — недоуменно и с досадой спросил он.

Джек пожал плечами и показал фотографию. Старик нагнулся, взглянул на нее и рассмеялся. Затем положил ее к себе в карман.

— Да, надо признаться, все женщины бегали за ним по пятам. Мать Мери была безумно влюблена в него, когда ему было далеко за пятьдесят. А женился на ней потому, что она считалась богатой невестой. Но бедняжка умерла слишком рано и он ничего не получил, равно как Мери, потому что была его дочерью.

Старик насмешливо улыбнулся.

— Он умер в Сиднее несколько лет назад. Бедняжка Мери вне себя. Мы всегда скрывали от нее это.

— Пусть привыкает! — сказал Джек, которому не понравилась сентиментальная легенда старика.

— К чему привыкает?

— Надо же ей когда-нибудь пожить собственной жизнью.

— Что вы хотите сказать? Такого рода жизни она, пока я жив, вести не будет.

— Что же, ей в таком случае оставаться старой девой?

— Вот еще! Старой девой! Она выйдет замуж, если захочет!

Они пошли в кухню, где был накрыт вечерний чай. Мери поджидала их. Она вполне овладела собой, только была грустнее обычного.

Джек подсмеивался над ней и поддразнивал.

Как только кончили ужинать, Джек встал и пошел посмотреть свою лошадь. Мери взглянула на него, когда он брал шляпу и фонарь; ей не хотелось, чтобы он уходил.

— Ты не надолго?

— Разумеется, нет! — Но в сущности он рад был уйти. Ему не сиделось с Мери и стариком. Он бродил взад и вперед по конюшне, намереваясь устроиться в ней на ночь. Хижина на руднике была ему больше по вкусу. От убранства буржуазных квартир его просто тошнило. Он никогда не сможет жить на этой ферме. Вся атмосфера не нравилась ему. Он задыхался в ней. Его тянуло опять либо на Север, либо на Запад.

Внезапно он услышал чьи-то шаги; к нему пробиралась Мери:

— Случилось что-нибудь с лошадью?

Она заметила разложенное на соломе одеяло.

— Кто здесь спит?

— Я.

— Позволь принести тебе, по крайней мере, простыни! — воскликнула она. — Дай хоть прилично постелить тебе.

Он рассмеялся.

— Что это значит «приличная постель»? Разве эта — неприличная?

— Неудобная, — с достоинством ответила Мери.

— Для меня удобно. Я ведь не приглашал тебя спать здесь.

— Ты больше не придешь? — спросила она, направляясь к двери.

— Разве здесь не лучше? В доме как-то душно. Послушай, Мери, я не думаю, что смогу жить здесь когда-нибудь.

— Что ты собираешься в таком случае делать?

— Право, не знаю. Это я выясню, когда вернусь на рудник. Но не хочешь ли ты получить это имение? Я отдам тебе его, если хочешь. Ты, в сущности, самая близкая родственница покойного.

— Почему ты хлопочешь обо мне?

— Я вернулся ради тебя. Я же говорил тебе, что приду за тобой. Вот я и пришел.

— Ты теперь женат на Монике.

— Конечно. Но леопард ведь не меняет шкуры, когда уходит со своей самкой в логовище, Я сказал, что приду и пришел.

— А Моника? — насмешливо спросила Мери.

— Моника? Да, она, как тебе известно, моя жена. Но не единственная. Почему нет? Она ничего от этого не потеряет!

Они молча пошли обратно в гостиную, где мистер Джордж читал какие-то бумаги.

— Я все обдумал, мистер Джордж, — сказал Джек, — и решил, что я здесь жить не буду. Я отправлюсь на северо-запад и займусь там скотоводством. Это мне больше по вкусу, нежели хлебопашество и молочное хозяйство. Поэтому это имение я предлагаю Мери. Пусть она им распорядится по своему усмотрению. У меня такое чувство, что эта ферма по праву принадлежит ей.

Мистер Джордж давно уже втайне лелеял эту мысль и испытывал досаду, когда Джек так спокойно вступил во владение.

— Разве можно раздаривать такое имущество?

— Почему же нет? Денег у меня достаточно. Я гораздо охотнее подарю ферму Мери. Но если Мери не пожелает принять от меня это имение, то прошу вас кому-нибудь продать его.

— Я во всяком случае отказываюсь, — заявила Мери.

— Это еще почему? Что за глупости, если молодой миллионер желает тебе преподнести владение!

— Не хочу, не хочу! — раздраженно повторяла Мери.

— Мери, — сказал Джек, — пойдем на воздух, послушаем, как поет соловей.

— Пойди ненадолго, если хочешь, — согласился старик.

Она нехотя пошла за Джеком по двору в сторону конюшни. У двери она остановилась в нерешительности.

— Приходи ночевать ко мне в конюшню! — сказал он ей необычайно низким, грудным голосом и с замирающим сердцем.

— Ах, Джек! — жалобно воскликнула она. — Ты женат на Монике — я не могу — ты принадлежишь Монике. Зачем ты мучаешь меня?

— Я вовсе не мучаю тебя. Приходи ко мне. Я тебя тоже люблю.

— Но ты любишь и Монику?

— Я буду любить ее в свое время. Теперь я люблю тебя. Я не разбрасываюсь. Сперва у меня одна, потом другая. Приходи в конюшню ко мне и к лошадям.

— Перестань мучить меня! Я ненавижу себя. Ты хочешь сделать из меня рабыню!

— Почему рабыню? А кто ты теперь? Рабыня предрассудков.

— Я сама это знаю. Покойной ночи! — Она повернулась и убежала в дом.

Он был поражен! Он не ожидал, что Мери сбежит от него. Может ли он теперь добиться своего другим путем? Почему же нет? Даже если весь мир восстанет против него — почему нет?

Но на обратном пути в Перт, когда Мери молча и чопорно сидела в коляске, а мистер Джордж был погружен в собственные мысли, когда они проезжали мимо чужих ферм и люди раскланивались с ними, когда синее море распласталось перед глазами, Джек думал: «Следовало быть осмотрительнее. Впредь буду хитрее. Мир холоден и осторожен и кровь у него холодна, как у муравьев и тысяченожек. Все люди готовы убить меня, потому что я не похож, как они, на муравья. Мери тоже была бы этому рада… Она считала бы себя отомщенной. А старина Джордж подумал бы: так ему и надо! Все были бы довольны, кроме Тома и Ленни… Даже Моника, хотя она мне и жена. Она тоже считает меня достойным всяческой кары, потому что я не таков, как ей хочется… Поэтому одним уголком своей души она ненавидит меня и если бы я протянул руку, она ужалила бы смертельно, как скорпион. Так было всегда. Таковы были тетки, отец. Мать не убила бы меня, но даже и она не помешала бы сделать это другим… Мне кажется, что на всем свете только Джейн, дочка Казу, любит меня таким, каков я есть… Странно, все близкие готовы душу за меня отдать, когда им кажется, что я солидарен с ними. Если бы я умолял Мери отдаться мне, сознавая, что это грех и так не должно быть, но на коленях молил бы ее об этом, она немедленно прибежала бы ко мне. И Моника торжественно простила бы меня, если бы я в раскаянии пришел молить ее о прощении. Но оттого, что я презираю все эти россказни о грехе, не умею валяться в ногах, заявляю, что прав, и нахожу, что для обеих женщин — честь жить открыто в моем доме, они готовы убить меня.