— Вот поэтому-то я и хочу из дома выехать, Кронид. Ты забываешь, что я больна, что все это на нервы действует… Как тут жить? Для того и мужа выписала. Отдельно хочу жить, своей семьей… Ведь у меня еще Ленька есть, и ему нехорошо: издергают его, как нас всех издергали… Где он?

— У окошка сидит, отца ждет… Действительно, дергается весь от нетерпения.

Шаркающей походкой, в туфлях, но, как всегда, опрятно одетый, вошел Сила Гордеич, окончательно одряхлевший и высохший.

— Уйми ты своего разбойника! — недовольно ворчал он, обращаясь к Наташе. — Всю ночь мучился, не мог заснуть, а тут, наконец-то, нечаянно, сидя на стуле, задремал. Так нет — прибежал Ленька, кричит: «Па-па приехал!..» Кто его просил будить-то меня, спрашивается?.. Полон дом народу, всякий делает, что хочет, а до меня — словно и дела нет никому… Эх! как было задремал-то хорошо!

— Никто не посылал его к вам, — отозвался Кронид. — Сидят все по комнатам.

— Вот то-то и есть, что по комнатам… Не дом — гостиница. Где же Валерьян? Или зря шум подняли?

За дверью послышались шаги и звук шпор. Вошел Валерьян в солдатской гимнастерке и высоких сапогах.

Войдя, он остановился против Наташи, радостно всплеснув руками. Лицо ее вспыхнуло густым румянцем, огромные синие глаза без блеска, оттененные черными ресницами, оживились. Осыпанная оранжевыми блеклыми листьями, в этот момент она как бы помолодела и похорошела, напомнив самое себя до замужества.

— Красавица! — смеясь, вскричал Валерьян и, опустившись на одно колено к низкой кровати, поцеловал руку жене.

— Ну, чем не рыцарь? — добродушно пошутил Кронид.

Прибежал Ленька в серой курточке, с наголо остриженной круглой головой.

— Я первый увидел, как ты на извозчике подъехал! — возбужденно кричал он, хлопая в ладоши.

— Ленька, помолчи! — строго сказал ему дед.

Валерьян поднял сына на руки, посадил к себе на колени.

— Я же не маленький, папа!.. — Вырвался и сел рядом.

— Ну, конечно, вырос ты здорово, в гимназию пора.

Наташа улыбалась.

— Ох, как напугала ты меня, голубушка, телеграммой этой! Что случилось? Где у тебя паралич?

— Так, пустяки, — беспечно отвечала Наташа. — Ручка да ножка пошалили немножко, после — об этом. Теперь, Валечка, я вас больше на войну не пущу.

— Да уж довольно бы, кажется, — вмешался Сила Гордеич. — Пора бы — давай бог ноги: не до художества там теперь.

— В газетах туманно пишут, — заметил Кронид, — а слухи идут плохие. Расскажите-ка!

— До моего отъезда, — начал Валерьян, — наши гнали австрийцев, победы праздновали, а теперь пришли немцы и, как метлой, вымели нас из Галиции…

— Что же за причина?

Валерьян усмехнулся.

— Чудовищная артиллерия и — ядовитые газы. Читали, чай. Пустят вперед дымовую завесу, а потом ураганный огонь все сметает, железной гусеницей ползут… У нас не только снарядов — ружей не хватает. Задние ряды с голыми руками идут, брошенные ружья у мертвых подбирают… В тылу путаница: то снаряды не туда зашлют, то не того номера, или вместо снарядов черт знает что окажется… Началось это как раз после моего отъезда… Про измену слухи идут, — будто бы в нашем тылу немцы же все это устраивают…

Сила Гордеич, тяжело вздохнув, пожевал губами.

— Плохо будет, ежели союзники не выдержат.

— Союзники! — усмехнулся Валерьян. — Им тоже туго. Говорят, в Париже слышна немецкая канонада: тевтоны идут, земля дрожит под ними…

— Слов нет, великое испытание предстоит народу нашему, — задумчиво изрек Сила Гордеич. — Однако хорошо вы сделали, что вовремя уехали… Чай, и без ваших корреспонденций обойдутся…

— Собственно, я уехал в месячный отпуск… Писал в газетах, ну, и рисунков много накопил…

— Хорошо заработали? — посмотрел Сила поверх очков.

— Не очень: рисунки мало использовал. Больше корреспонденции… Две недели в Киеве сидел, отписывался… Тысчонку вывез все-таки…

— Не густо! — покачал головой Сила. — Ладно, хоть цел остался!..

— Отпуск ваш я изорву, Валечка. Вы похудели, побледнели…

— Война-то, видно, не свой брат! — гыгыкнул Кронид.

— А на вашу тысячу квартиру снимем, — продолжала Наташа.

Сила Гордеич недовольно крякнул.

— Какую тебе еще квартиру? Плохо у отца-то?.. Чай, покудова и здесь поживете?

— У нас своя семья, папа.

— У каждого своя семья. Всем бы лучше одной семьей жить… Пойдемте-ка чай пить, а потом ужинать.

Валерьян вежливо, но холодно отказался. Сила Гордеич знал, что зять не в ладах с тещей и свояченицей, не стал упрашивать.

— Папа, я поеду с ним: нам надо поговорить, давно не видались, — заявила Наташа.

— В гостиницу? — Сила пожал плечами. — Не по душе мне все это… Ну, да и то сказать, не разлучать же мужа с женой!

— А я-то один здесь останусь? — захныкал Ленька.

— Все поедем, — обняла Наташа сына: — и ты, и Марья Ивановна.

— В самом деле, дядя, пускай пока в гостинице поживут, — просительно сказал Кронид. — Какая уж тут встреча Нового года, когда настроение у всех — гы-гы!

Сила засопел и поднялся со стула.

— Просить можно, а неволить грех… Кронид, вели Василию лошадь заложить! Не того бы хотелось, — повернулся он к Валерьяну, — неприятно мне это. Ну, ничего поделать не могу. Живите уж, как знаете!

Он пожал руку зятю и, явно огорченный, удалился.

Кронид пошел в кухню отдать приказ Василию.

Наташа склонила голову к плечу Валерьяна, чтобы скрыть внезапные слезы.

— Плохо было без меня? — тихо спросил Валерьян, вдруг охваченный щемящей жалостью к ней.

— Плохо, — прошептала Наташа. — Не покидайте меня… Вы мой единственный друг и товарищ…

Сила Гордеич, заложив руки за спину, прошелся по двум богато обставленным комнатам. В углу стояла приготовленная елка. Снова думал о своих детях и внуках, кряхтел и вздыхал. Литые зеркала от пола до потолка в безмолвии отражали громоздкую, тяжелую мебель и чахлую, согбенную фигуру старого миллионера.

Переезд Наташи в гостиницу казался ему скандальным событием, чем-то вроде официального разрыва Наташи с домом отца. Опять сплетни пойдут да расспросы.

— Уехали! — сказал вошедший Кронид, вынул веревочку, сел в кресло и начал расплетать ее.

— Не глядели бы мои глаза, — прорычал Сила Гордеич, со вздохом опускаясь на диван. — Скучища-то какая!.. Прожил век — сам не знаю зачем. Не только семейного уюта — спокоя не знал никогда, одни неприятности. Надоело мне все это хуже горькой редьки. Ну, скажи, пожалуйста, зачем они еще в гостиницу потащились? Срам один и оплеуха отцу! Дмитрия раз в год вижу, Константин — на фронте, а на Варвару и глядеть-то противно. Помру, чай, скоро — вот и будет всему конец…

— Ну, полно вам, дядя! Позвонить надо Мельниковым: не приедут ли? В картишки сыграем…

— Что ж, позвони. Да закуску вели собрать!.. Выпить бы…

— Ведь вам запрещено?

— Э! — Сила махнул рукой. — Все одно, надоело все. Забыться хочу. Семья моя развалилась. Россия гибнет. Беды ждать надо… Ну, иди-ка, позвони!..

Кронид встал, но в это время в передней затрещал звонок.

— Кого еще бог дает? — удивился Сила Гордеич. — Не ряженые ли? Без карточки не принимать!

В передней, куда поспешно вышел Кронид, послышалось несколько мужских и один женский голос — как будто знакомые, чей-то басовитый, раскатистый смех.

Вошли — Крюков в полной офицерской форме, в эполетах и при сабле, с лихо закрученными усами, — совсем узнать нельзя стало купца-бородача, всегда ходившего в поддевке; за ним Константин и Мельников с Еленой. Давно не видал Сила племянницу; бледная, высокая, стала еще худее прежнего, в лице этакая тонкость появилась, а на висках преждевременная седина. У Мельникова отросли тараканьи усы и руки постоянно трясутся, еще с пятого года… Ребенок глухонемой у них, — тоже горе…

— Не ждали, Сила Гордеич? — шумел Крюков, обнимая старика. — Это мы нарочно — новогодний сюрприз вам.

Костя, усмехаясь, пожал руку отца без особых нежностей, как всегда.