— Нет, уж насчет рюмочек и думать забудьте. Режим станете соблюдать — до девяносто лет доживете; а иначе — бойтесь кондрашки, серьезно вам говорю.
Сила Гордеич покрутил головой, помолчал и вдруг спросил:
— А как вы скажете, доктор, могу ли я считаться сейчас в здравом уме и твердой памяти?
— Вполне, и очень даже.
Сила, хитро улыбаясь, протянул ему руку.
— Ну, спасибо, очень вам благодарен.
По уходе доктора долго сидел один в кабинете, перебирая бумаги, и вдруг велел позвать сверху Кронида. Тот пришел по обычаю своему с веревочкой в руках и, шагая из угла в угол по кабинету, спросил, ухмыляясь в седеющую бороду:
— Что прикажете, дядюшка?
Сила Гордеич сидел, понурясь, в кресле у письменного стола. На столе, как всегда, стояла большая серебряная чернильница в виде шкуры медвежьей — давнишний подарок Валерьяна и Наташи, в день их свадьбы. Упершись морщинистыми руками в иссохшие колени, он хрипло прошептал:
— Прежде всего — сядь, не мотайся перед глазами и брось веревку. Разговор будет серьезный.
Кронид послушно сел, сунул в карман заплетенную плеткой веревочку.
— В животе и смерти бог волен, — начал Сила Гордеич внушительно, — все под богом ходим. Однако после этого случая чувствую — подходит конец моего земного странствия… недолго проживу.
— Как знать, дядя. Чего вы испугались? Доктор говорит — безусловно ничего опасного.
— Что мне доктор? Сам чувствую. А посему желаю я пересмотреть и вновь завещать мою последнюю волю. Умирать-то не сейчас собираюсь, может, и не один год проживу еще. А все-таки, пока нахожусь в здравом уме и твердой памяти, решил привести свои земные дела в окончательный порядок. — Помолчал, крякнул и добавил низко: — Позвони пойди нотариусу, чтобы сейчас же беспременно ехал… Чтобы все дела бросил… Нынче же и напишем. Да гляди, чтобы ни одна душа в доме не знала!
Кронид пошел в прихожую. А Сила Гордеич, кряхтя, вынул из несгораемого шкафа большой лист синей гербовой бумаги.
Минут через пятнадцать приехал нотариус, — давнишний приятель, осанистый, грузный человек с красным лицом и большой седой бородой, расчесанной на груди на две стороны.
Все трое заперлись в кабинете.
— Опять переделывать? — потирая руки, спросил нотариус. — В третий раз уже, Сила Гордеич!
— Ничего, время такое… изменчивое. Ты, друг, извини за беспокойство, теперь уже в окончательном виде.
— Что ж, составим предварительный проект.
— Проект приблизительно прежний, — кряхтел Сила, опустив голову и жуя губами. — Кое-что добавить да изменить придется.
Нотариус сел к столу, придвинул лист простой бумаги и обмакнул перо.
— Пиши, как полагается! По всей форме.
Поскрипев пером, нотариус прочел вслух вступительные строки завещания и вопросительно посмотрел на завещателя.
Сила Гордеич вздохнул.
— Волчье Логово по-прежнему — старшему сыну Дмитрию, Березовку — младшему. Дома продать и вырученную сумму включить в общий капитал… Денежные суммы тоже без изменения: сыновьям — по сто тысяч, младшей дочери — сто, а Варваре — тридцать… жене моей — пятьдесят тысяч.
— Воля ваша, дядя, — прервал Кронид Силу Гордеича, — но позвольте за Варвару слово сказать. По-моему, напрасно ее обижаете.
Сила Гордеич стукнул костлявым кулаком по креслу.
— А тебе какое дело? — вдруг взвизгнул он. — Это враг мой: ненавидит меня, социалистка… Кабы не дети у нее — ни гроша не дал бы.
Сила Гордеич сам испугался своего волнения и громкого крика, сдержал душившую злость, отдышался и добавил низким шепотом:
— Дети-то, конечно, не виноваты.
— То-то и есть, что дети, — вздохнул нотариус.
Завещатель помолчал, пожевал губами и, вдруг ослабев, махнул рукой.
— Ладно уж, пишите и ей… поровну с Натальей…
— Вот хорошо, — обрадовался Кронид, пряча в карман веревочку.
— Хорошо, — передразнил его Сила. — Плакали мои денежки. Сам на себя дивлюсь: смягчился я что-то под конец жизни моей. Все-таки — дочь ведь. — Засопел носом, задышал, стараясь удержать слезы, навернувшиеся на глаза.
— Только вот что я обдумал и решил, — успокоившись, продолжал он: — из денег, завещанных сыновьям и дочерям, выдать наличностью по двадцать тысяч каждому на воспитание детей, а остальные положить в банк на двадцать четыре года. В случае смерти моих детей капитал переходит к внукам через указанный срок.
— Здорово! — удивился Кронид.
— И мудро, — одобрил нотариус.
— …Предоставляя, конечно, право пользоваться процентами, — закончил Сила Гордеич и юмористически посмотрел на Кронида. — Племяннику моему Крониду десять тысяч наличными и хутор в Алатырском уезде. Довольно, чай, Кронид? У тебя ведь ни жены, ни детей.
— Покорнейше благодарю, — сухо ответил племянник.
— За двадцать лет управления, полагаю, ты, чай, скопил себе малую толику?
— Ничего не скопил, дядя.
— Ну, если не скопил — сам виноват. Душеприказчиком назначаю тебя же.
Сила Гордеич покряхтел, повозился в кресле и, посмотрев на собеседников поверх очков, продолжал внушительным, торжественным тоном:
— Теперь — последнее и самое главное: все остальное мое имущество, в чем бы оно ни заключалось и где бы ни находилось, исчисляемое приблизительно около или более миллиона рублей, в деньгах, закладных и процентных бумагах, завещаю после смерти моей…
Старик остановился, взволнованно перевел дух и повторил с расстановкой:
— Завещаю после смерти моей — в пользу го-су-дар-ства.
Скрипевший пером нотариус поднял голову и уставился на завещателя. Кронид побледнел и замер посреди комнаты с разинутым ртом.
— Не по-ни-маю, — протянул он недоуменно. — В пользу государства. Куда именно? На какой предмет?
— В государственное казначейство, — твердо ответил Сила Гордеич, — на предмет устроения жизни. Такова моя воля.
Кронид переглянулся с нотариусом.
— Насчет нормальности моего ума будет свидетельство доктора, — угадал их мысли Сила Гордеич.
— Удивительно! — пожал плечами Кронид. — Отнять у наследников большую часть капитала!
Сила улыбнулся.
— Не удивляйся, Кронид. Мои взгляды на капитал тебе известны… все это годами обдумано мной. Детей и внуков я обеспечил, а от больших денег только одна погибель им будет. Потому и решил: сделать дар государству, которое, как вам известно, находится сейчас в чрезвычайной опасности.
Кронид забегал по комнате, дрожащими пальцами расплетая веревочку.
— Где это видано, — остановился он вдруг от волнения, — чтобы купец… почитай весь капитал — государству? Дико!
— По правде сказать, — с расстановкой отозвался нотариус, — такого случая не запомню. Случалось — жертвовали на Афон, на церковь, на странноприимные дома, на сирот, за последнее время больше на школы отказывают и уж совсем не завещают на колокола. Но чтобы государству, и почти весь капитал — этого не упомню. Не было.
Он обмакнул перо.
— Что ж, запишем пункт последний… всему народу и потомству в поучение. В Америке, говорят, миллиардеры иногда так поступают. Размахнулись вы по-американски, Сила Гордеич.
— Нет, это — по-русски! — крикнул Кронид, пряча веревочку. — Это… это… я не знаю что: подвиг или безумие?
— Писать? — спросил нотариус.
— Пиши, — махнул рукой Сила и с трудом поднялся с кресла. — Ох, устал! Пойду, полежу покуда! Потом, Кронид, позови меня — подписать-то.
Сила Гордеич удалился, совсем по-старчески семеня мелкими шажками: было ему уже семьдесят четыре года.
Кронид, проводив нотариуса, поднялся по внутренней лестнице наверх. Долго шагал из угла в угол по большой, низкой, неуютной комнате антресолей, кое-как обставленной старой, облезлой мебелью, крутил в пальцах веревочку. Но вот скрипнула дверь, и вошла Варвара в черном платье, с гладко причесанными черными волосами.
Кронид искоса посмотрел на нее и продолжал ходить, как маятник.
Варвара заискивающе улыбалась вымученной улыбкой, от которой у Кронида сразу стало тяжело на душе.