Он перешел на тротуар, который за это время проложили вдоль обочины, прошел еще несколько шагов, резко повернулся и посмотрел в сторону домов.

Три дома. Пустое место между первым и вторым, словно вырвали зуб. Только изгородь осталась на месте. Она окружала густо разросшиеся крапиву и кустарник, а из зарослей торчали тонкие деревца, как бывает на картинах шестнадцатого века, с ангелом на холме и вороной, злобно пялящейся на безобразного человечка. Сорняков тут росло гораздо больше, чем на пустыре за домами: может быть, из-за пепла, удобрившего почву. Он вспомнил рассказ дяди о том, что в Северной Франции тоже были такие места и крестьяне во время пахоты обходили их стороною — это были братские могилы времен первой мировой войны. В тени под крапивой должны были еще быть камни, остатки стен, фундамент, а под землею — заваленный мусором подвал, из которого давно украли его старый самокат. И долгие годы, хотя он никогда не думал о прошлом, все это существовало здесь нетронутым, словно полярные льды, покой которых лишь иногда нарушается ледоколом.

Медленно, склонив голову набок и время от времени отбрасывая волосы назад, он пошел к тому месту, где когда-то сидел в машине, и снова посмотрел на пустое пространство меж соседними домами. Воробьи подняли шум в ветвях деревьев, и он увидел свой дом воскресшим, выстроенным из прозрачных кирпичей, стекла и тростника воспоминаний: эркер, а над ним — маленький балкон спальни, заостренная крыша, слева в нее встроено окно его комнаты. На косо спиленной планке под балконом имя:

Имя дома Кортевегов было закрашено и исчезло, но «Дом Удачливых» и «Надежный Приют» оставались на местах. Он посмотрел туда, где в доисторические времена лежал Плуг. Он видел его — очерченный астральным полицейским мелком на камнях, выложенных елочкой, силуэт. Ему захотелось потрогать это место, коснуться его ладонями, и он испугался своего желания. Все же он медленно пошел через дорогу — и тут уловил движение за окном «Дома Удачливых». Приглядевшись, Антон узнал госпожу Бёмер. Она увидела его и махала ему рукою.

Он вздрогнул. Ни одного мгновения не думал он, что кто-то из них все еще живет здесь. Это было невероятно! Он здесь только ради места, люди его не интересуют; когда он думал о доме, Бёмеров, и Кортевегов, и Аартсов как бы не существовало. А эти люди оставались такими же… Антону захотелось убежать, но она уже стояла в дверях:

— Тони!

Он все еще мог уйти, но вместо этого — скорее всего, сказалось воспитание — с улыбкой отворил калитку и пошел к дому.

— Здравствуйте, госпожа Бёмер.

— Тони, мальчик! — Она схватила его за руку, другой рукою обхватила где-то посередине и коротким рывком прижала к себе, неловко, как человек, который давно уже никого не обнимал. Она была гораздо старше и меньше, чем тогда, ее волосы, совсем побелевшие, были завиты мелкими кудряшками. Она не отпускала его руку. — Зайди в дом, — говорила она и тянула его через порог. В глазах ее стояли слезы.

— Видите ли, я должен…

— Посмотри-ка, кто к нам пришел! — крикнула она, отворяя дверь в гостиную.

В кресле прошлого века — из тех, что тогда не успели еще войти в моду и считались просто старьем (как, впрочем, и теперь — уже во второй раз), — сидел г-н Бёмер, ставший таким маленьким и старым, что его макушка не достигала больше верхней кромки высокой резной деревянной спинки. Его ноги были спрятаны под пледом в коричневую клетку, а поверх пледа лежали руки, находившиеся в постоянном движении; головою он тоже все время кивал. Антон подал ему руку, и рука г-на Бёмера потянулась навстречу, трепеща, как раненая птица. И, взяв ее, Антон ощутил не руку, а холодную, безжизненную тень руки.

— Как дела, Кейс? — спросил г-н Бёмер тихим, прерывающимся голосом.

Антон взглянул на г-жу Бёмер, и она жестом предостерегла его: такие у нас дела, не удивляйся.

— Хорошо, г-н Бёмер, — сказал он, — благодарю. А у вас?

Но старик чересчур утомился, задавая вопрос. Молча кивнув, он продолжал смотреть на Антона маленькими, бледно-голубыми глазками; в уголках его рта блестела слюна. Кожа на лице была тонкой, как пергаментная бумага, а остатки волос — цвета соломы, Антон помнил их в точности такими; может быть, когда-то он был рыжим. По радио шла детская передача; коричневый пластмассовый приемник похож был на яйцо, обрезанное со всех сторон. Г-жа Бёмер начала убирать со стола: они, очевидно, только что поели.

— Давайте я вам помогу.

— Нет-нет, садись, располагайся поудобнее, а я приготовлю кофе.

Он сел верхом на экзотическую табуретку у камина — верблюжье седло, — которую помнил всю жизнь. Г-н Бёмер не сводил с него глаз. Антон улыбнулся и огляделся. Ничего не изменилось. Вокруг обеденного стола — четыре черных лакированных стула с прямыми спинками, украшенные, как и кресло, резьбой и шишечками, в них было нечто готическое, пугающее: он побаивался их раньше, когда приходил сюда в надежде получить что-то вкусное. Над дверью все так же висел крест с мучительно изогнувшимся желтоватым телом. В комнате стоял кислый запах, все окна были закрыты; закрыты были и двери с витражами в свинцовых рамочках, ведшие в столовую. «Зеркало-зеркало, — сказал приемник неестественным женским голосом, — покажи мне, кто всех прекраснее в нашей стране?» И вдруг г-н Бёмер рыгнул и посмотрел удивленно вокруг себя, как будто услышал какой-то посторонний звук.

— Почему ты раньше не приходил, Тони? — крикнула г-жа Бёмер из кухни.

Антон поднялся и пошел к ней. Проходя по коридору, он увидел, что их кровать стоит теперь в бывшей столовой — вероятно, г-н Бёмер не мог больше подниматься по лестнице. Г-жа Бёмер наливала тонкой струйкой воду в кофе из чайника со свистком.

— Я в первый раз с тех пор приехал в Харлем.

— Он очень плох последнее время, — сказала г-жа Бёмер тихо. — Только веди себя, пожалуйста, так, как будто ты этого не замечаешь.

А как же иначе? — подумал Антон, не рассмеяться же, не крикнуть: «Не болтайте чепухи!» Но не смог удержаться от мысли, что, возможно, такое поведение и было бы самым правильным.

— Само собой, — сказал он.

— Знаешь, ты, действительно, совсем не изменился. Ты теперь еще выше, чем был твой отец, но я сразу тебя узнала. Так и живешь в Амстердаме?

— Да, г-жа Бёмер.

— Я знаю, ведь твой дядя был здесь вскоре после освобождения. Мой муж видел тогда, как тебя увезли в немецкой машине, и мы представления не имели, жив ты или нет. Никто ничего не знал в то отвратительное время. Если бы ты знал, как часто мы о тебе говорили. Пошли.

Они вернулись в комнату. Г-н Бёмер, увидев Антона, снова протянул ему руку, и Антон молча пожал ее. Г-жа Бёмер постелила на стол персидскую ковровую скатерть — Антон помнил еще рисунок на ней — и налила ему кофе.

— Сахара и молока?

— Только молока, пожалуйста.

Она налила горячего молока из маленькой кастрюльки в широкую, низкую чашку.

— Я прекрасно понимаю… — сказала она, подавая ему чашку, — что ты не хотел никогда больше этого видеть. Это было ужасно. Знаешь, кто-то приходил сюда несколько раз, стоял там, на другой стороне, смотрел.

— Кто?

— Не знаю. Какой-то мужчина. — Она протянула ему жестяную коробку с печеньем: — Курабье?

— С удовольствием.

— Тебе там удобно? Садись за стол.

— Но ведь это мое постоянное место, — сказал он, смеясь. — Неужели вы забыли, как ваш муж читал мне «Трех мушкетеров»?

Г-жа Бёмер выключила радио и присела боком к столу. Она засмеялась было вместе с ним, но вдруг смех ее оборвался, лицо покраснело. Антон отвел глаза. Двумя пальцами он подцепил пенку, застывшую на поверхности кофе, точно посредине, и медленно поднял вверх, отчего она сложилась, как зонтик. Он положил пенку на край блюдца и отхлебнул безвкусной коричневой бурды. Теперь от него ожидали чего-то, вопросов о прошлом, к примеру. Он должен был начать разговор, но ему этого совсем не хотелось. Они воображали, что он постоянно копается в прошлом, что оно снится ему по ночам, — а на самом деле он почти никогда о нем не думал. Эти два старика — по крайней мере один из них — воображали, что в их доме сидит какой-то другой человек, а вовсе не он, Антон. Он взглянул на г-жу Бёмер. В глазах ее все еще стояли слезы.