Окаймляет бухту Приморский бульвар, или просто – Бульвар. Во все времена, особенно, в праздники, здесь столпотворение. Звучит речь – азербайджанская, русская, персидская, армянская. В последний мой приезд в 2014 году, еще и европейская – немецкая, французская, конечно, английская.

В далекие годы моего бакинского детства, мальчишки, слетались на Бульвар со всех районов и кварталов города. Мы не знали тогда советского пропагандистского штампа «дружба народов», просто росли в одних дворах, учились в одних классах, и друзей заводили по принципу «нормальный пацан, правильный» или нет. На Бульваре с ранней весны и до поздней осени с утра до ночи бурлила разноязыкая толпа, общавшаяся между собой преимущественно на русском языке, с тем своеобразным говором, по которому мы, бакинцы, узнаем друг друга. Бульвар я помню лет с семи. С яхтами, парусниками, купальнями и парашютной вышкой. Все это вспоминается сегодня стоп-кадрами из старого доброго фильма, в котором был участником и зрителем одновременно.

Только старый бакинец поймет сленг сороковых – пятидесятых, услышав такие слова, «Джигáл, джигалить» – жульничать в игре. «Атанда!» – сигнал опасности, следует убегать. Когда перестали ходить электрички на апшеронские пляжи, забылось, а молодое поколение и не знает, определения «зонный» Родилось оно на Сабунчинском вокзале. «Зонный» – скоростная электричка на пляж, пропускающая определенные зоны, без остановок на небольших и близких к городу станциях, как Фиолетово. С тех пор старые бакинцы употребляют «зонный», когда желают подчеркнуть, что-то движется быстро, без остановок. В ходу было слово «Заныкать» – спрятать что-либо и презрительно – ругательное «Ушагбас» – мужчина с нездоровым влечением к мальчикам. Много других слов, которые прошли проверку временем и остались в современном бакинском сленге.

Что же объединяло и вечно объединяет бакинцев? Если ответить одним словом, я бы повторил вслед за журналистом Фархадом Агамалиевым, удачного нашедшего определение: бакинство! Субстанция духовная, из области чувств, научно не объяснимая, знак особой отмеченности. В ней запахи моря, города, память нашего детства, незабытые голоса бакинской жизни. Англичане считают, нельзя сказать «бывший аристократ», также нельзя сказать «бывший бакинец». Как далеко от города детства ты ни живешь, на какой бы далекий континент ни забросила судьба, ты остаешься бакинцем. Это и есть бакинство, объединяющее всех, выросших в этом городе, на берегу Каспийского моря.

Работа мамы в совнаркоме и министерстве, постоянные психоэмоциональные нагрузки, вызывали у неё повышение давления. Постоянная головная боль привела к развитию гипертонии. Медикаменты, которыми пользуются сегодня гипертоники, в те годы еще не изобрели, единственным вариантом, способным, если не вылечить, то хотя бы уменьшить боли, оставалось сменить климат, что реально было не выполнимо. Закон запрещал увольнения по собственному желанию.

Сегодняшнему поколению трудно поверить, тем более понять, в начале 50 – х годов в стране существовало крепостное право. Сельские жители не имели паспортов и навечно были привязаны к земле, родному селу или деревне. Вырваться в город, получить паспорт, имелась одна возможность – парням, после службы в армии, завербоваться на большую стройку или на завод. Девчонкам – выйти замуж за городского. Городское население, и, прежде всего, рабочий класс, еще и сегодня пополняется за счет переселенцев из сельской местности. А в те годы крепостное право держало на привязи и горожан. Не с каждого предприятия или организации можно было уволиться по желанию. Люди оставались привязаны к своей работе. Таков существовал в те годы закон: трудись на своем месте, где оказался, или тюрьма. Там работать на благо Родины заставят. Тюремный срок грозил и за неоднократные опоздания на работу.

Вспомним, после революции и гражданской войны вплоть до 1953 – 1955 годов в СССР тотально использовался принудительный экстенсивный труд. Все новые промышленные объекты возводились не техническими знаниями и умением людей, а их количеством. Миллионы рабочих трудились в особых зонах под охраной войсковых частей НКВД, а позже МВД, не получая платы за свой труд. Широкой общественности известны Магнитогорск, Челябинский тракторный, Кузнецкий и Норильский комбинаты, Днепрогэс, десятки других энергетических гигантов СССР, построенных невольным трудом, до начала строительства Красноярской ГЭС, первой гигантской стройки, где не использовался труд заключенных. А сколько еще промышленных и научных объектов, скрывавшихся за номерами почтовых ящиков, городков, не отмеченных на картах, где использовался подневольный труд арестованных, не известны широкой общественности!

Миллионы беспаспортных крестьян также принудительно работали в коллективных хозяйствах – колхозах, с мизерной оплатой труда. Тысячи отечественных ученых, насильственно собранные в так называемых шарашках, разрабатывали ядерное оружие и ракетное вооружение.

Жаркий бакинский климат с тремя – четырьмя месяцами температуры выше 30 градусов, сильными ветрами, медленно убивали мою маму. Спасти её мог только переезд в центральную Россию, где климат более подходит гипертонику. С 1949 года папа пытался убедить директора Бакгидэпа Л. Босовского отпустить его, чтобы увезти жену. Писал в Москву, в Министерство, и получал отказы.

Лишь в 1955 году, изгнанный из Председателей Совета Министров, и назначенный министром электростанций СССР, Г.М.Маленков принял спасительное решение. Не отпустил на волю, а приказал откомандировать отца на работу в Мосгидэп. Там его направили в группу рабочего проектирования на строительство Горьковской ГЭС.

Родители переехали в Горький, получили квартиру в Заволжье, рядом со строительной площадкой Горьковской гидроэлектростанцией. Через три года Мосгидэп откомандировал отца в Литву руководителем проектировщиков на строительстве Каунасской ГЭС. Кроме гидростанции на Немане, он участвовал в проектах Плявинской ГЭС, на реке Даугава, в Латвии. Работая в Мосгидэпе, выезжал в командировки в Вышгород, решать проблемы строительства будущей Киевской ГЭС.

С учебой у меня всю жизнь происходили какие-то метаморфозы, хотя почти везде учился хорошо, выше среднего. На геолога проучился два года без «хвостов», с приличными отметками и знаниями. А курс геодезии, с очень серьезной практикой, освоил настолько, что позже работал геодезистом на Красноярской ГЭС. Но опять вмешалась судьба.

В Баку я оставался с бабушкой Вандой Эдуардовной. Изредка приходила проконтролировать меня тетя Сима. Она, наконец-то, в последний раз вышла замуж за инженера Виктора Ивановича Захарова, потомственного бакинца, стала степенной, и, как мне казалось, теперь не была такая взбалмошная, чтобы не сказать – психованная, как раньше. Но я ошибся. От соседок узнала, что в своем новом дворе я дружу с «уголовниками», вместе с ними хулиганю, имею два привода в милицию, что поссорился с «бандитами» из Крепости (Самого старого и бандитского района города), боюсь появляться на Бульваре. Послала телеграмму родителям, если не заберут из Баку, меня ждет тюрьма или бандитский нож.

Мама очень серьезно восприняла сообщение Симы, что связался с хулиганьем, хотя отлично знала панический характер сестры. Мои убеждения, что это не так, ни попытки папы заступится за меня, не помогли повлиять на маму, с её постоянными приступами головной боли. В итоге, третий курс я догонял в Горьковском политехническом институте.

В Горьковский Политехнический институт меня приняли снова на третий курс. На химический факультет, где пройденные предметы и часы лекций в Баку, более – менее подходили. Пришлось, правда, еще досдать ряд предметов, с которыми я рассчитался лишь к концу следующего учебного года. Учеба не доставляла удовольствия, химию я не любил, учился еле-еле, профильные предметы, как физическая и аналитическая химия, сдавал со второго, а то и третьего захода. Тем не менее, третий курс кое-как закончил, и с хвостом по одному предмету, перешел на четвертый. Там учеба пошла еще хуже и мне предложили перейти на вечернее или заочное отделение, или полное отчисление из института.