Двустоличное В подлокотники кресла впаяны сны. Говорила не раз: «Друг, шагни в мою полночь!» У меня до сих пор с позапрошлой весны Не выходит из пазух московская щелочь. Я БГ-шных элегий усвоила суть, В моих легких есть все: от Петра и до Блока, Девяносто седьмого осенняя нудь И мурашки от «Брата» и русского рока. Как там Рим номер три в кружевах, трюфелях? Ты совсем остоличился, пахнешь шанельно. А у нас тут декабрь случился на днях. Ты давай приезжай, без тебя все же скверно. Мне говорили Мне говорили: «Вот то окно. И бледный свет из него неровен, Авангардистски по планкам кровель Он тянет щупальца: неземно И пагубно для твоей души. Ты заболела. Вернись, послушай…» Мне объясняли, что свет не нужен, И осаждали смешным «дыши». И я дышала тогда весной И терпкой, хищной ее прохладой. Я для проформы шептала: «Надо!» (Над адом выстроить путь домой). Мне говорили: «А за окном Мелькает тень твоего унынья. Ее хозяин был обескрылен За то, что вторгся кошмарным сном В подкорку, череп разбив и сеть Сплетая длинной паучьей лапой». Я вспоминала, как «демон» граппой Меня отпаивал час и четь И укрывал с головой пальто, Им только пахнувшим, темным, синим. И целовал, и просил быть сильной… Мне говорили: «Вот то окно. Войдешь в чердачный свой минарет, Протрешь ладонью пустые полки, Вколотишь в зеркало прищур волка — И вдруг поймешь, что тебя в нем нет». Бонни и Клайд Я боюсь, это небо когда-нибудь все же уснет. Я боюсь, эти звуки умолкнут и руки твои не обнимут. И за тем поворотом, где дом мой, на кольцах гаррот Задохнутся столетья, мишенью избравшие спину Персонажа с условным рефлексом выискивать толк В женском «буду любить». Пробираясь по крышам истерик, Я базируюсь снайпером и контролирую торг Палачей с адвокатами. Каждая тля, из статеек Понабравшись всей чуши о белом и черном, вполне Рассудить себе может, что мы с тобой пара злодеев. Пусть не киногерои, так лучше! И в этой войне, Если ты мне доверишься, мы отыграться сумеем На техасских бастардах… Но май накормили свинцом, По обугленной коже кочует созвездие Гидры. Между жизнью в неволе и мертвым любимым лицом Что б ты выбрал? Я боюсь, это небо когда-нибудь все же уснет… Я хочу видеть море
Если здешний песок не учел вероятность событий И не балует небо депешами лондонский смог, Я хотела бы просто простить и проститься и выйти За пределы начертанных тонким пунктиром дорог. Я хотела бы снова поставить на карту везенье, Вечным дьяволом-штурманом грозно стоять у руля. Вместо рома до смерти глотать темно-синее зелье Ядом смазанных взглядов твоих, молодая земля. Мне ни дни и ни ночи безжалостно грудь не расплавят Ни тоской по твердыне, ни грузом притворных утех. Я хочу видеть море и запрограммировать память Забывать тех, с кем было когда-то прекраснее всех. Но не вылечить язву в душе поселившейся волей До тех пор, пока пальцы щербатость хватают камней. Я хочу видеть море. Хочу видеть чертово море С вереницею чаячьих белых больших кораблей… Зачарованный странник Осень Ни капли, милый Друг мой, мне не до смеха вовсе. Я тебя больше всех любила, Зачарованный странник Осень. Мне хотелось, чтоб ты, ревнуя К лютой Стуже, забросил краски И забрал бы меня, больную, Из нагой заповедной сказки. Мне хотелось, чтоб ты, жалея О снедающей нас разлуке, Желтым пламенем сжег аллеи, Где мне Лето голубил руки. Мне хотелось, чтоб ты, скучая По моим одичалым взглядам, Вырвал сердцем из яблонь мая Страсть Весны к дорогим нарядам. Мне хотелось… и так до смерти: Мы вдвоем – только наша пьеса. Осень, что ты молчишь? Ответь мне! – Я тебя не люблю, принцесса… Под сурдинку Не здороваешься. Не хочешь. Или, может, не узнаешь Среди лиц пассажиров прочих, что выходят – кто в ночь, кто – в дождь. В гуще сутолоки вокзальной я одна – продолженье стен. Под сурдинку срастаюсь с тайной городских эшафотов, сцен, Желтых окон (обойм каркасных). Все от крика саднит гортань. Нас тут много: усталых, грязных, одиноких, забытых Ань В общем теле. Влюбленность штаммы разрубает как скифский меч: Часть меня вырастает в шрамы обескрыленных голых плеч, Часть другая огня из камня ждет уже испокон веков (Не дождется). На этой псарне ты с другими свой делишь кров: Посучистей и позадорней, повизгливей и посмелей. А в моей ненормальной норме не хватает лишь двух нулей На табло, будто вдруг нарочно стал весь мир на меня похож. Не здороваешься. Не хочешь. Или, может, не узнаешь… |
