Выйди, Сестренка. Прятаться – больше негде: Светит, как солнце, твой пацифистский нимб. Наши мужья – Поэты – тусят на небе. Мы – непонятным раком – сидим под ним. Дай закурить. Забей сигарету праной. Верю в Тебя, Как дети – в советский фильм. Видишь, как щедро хлещет нектар из крана? — Только не вздумай ставить проклятый фильтр. В каждом прохожем — Прячутся херувимы. В каждом дерьме — Вместилище чистоты. Мы беззащитны так, что неуязвимы: Нам непонятно, кто изобрел щиты. Это, конечно, глупо — Дышать эфиром. Всей внутривенной пропастью – падать в рожь. Кто-то Большой на жизнь не поставил фильтра: Так и кури, Сестренка, — Авось, умрешь. Синдром фатальной обреченности Анна Юннис. г. Санкт-Петербург От автора: Детство я провела на Северном Кавказе (в одном из тех городков, где Печорин наделал много шуму), позже переехала в Петербург и обвенчалась с его колоннадами, крышами и каналами на долгие пятнадцать лет. Окончила факультет политологии СПбГУ, затем вступила в ряды членов-корреспондентов АРСИИ им. Г.Р. Державина. Сейчас изучаю психоанализ, отчего пришлось изменить ставшему родным Питеру с господином Фрейдом и углубиться в тайны человеческой души. Собираю фигурки сов и Пьеро. Пою, когда хорошо. Рисую, когда еще лучше. Пишу. Всегда. И порой обрабатываю материал до года. Разгильдяйка, но совестливая. Перманентно влюбленная. Апологет чистоты поэтической крови похлеще семейства Малфоев. Про влюбленную я пошутила. В 2007 году вышла моя первая книга «Эстафета», после родилась и вторая «По ту сторону тумана». Если говорить о стихах, как о детях, то я, пожалуй, многодетная мать (правда, не в меру строгая); а если все-таки возвести их в ранг продуктов сублимации… Нет, совершенно не хочется связывать свободный акт творения по рукам и ногам, предоставляя науке право о нем судить. Эта привилегия все-таки остается за читателем. © Юннис А., 2015 Только я не лечусь… Мостовые сверкают от влаги дождя – по субботам — Ренуар пишет «Танцы», приметив твой синий пиджак. Вместо счетницы мне принесли наше общее фото, Где на нем еще (помнишь?) ты бисерно вывел «всех благ». Формалиновый привкус у чая – в день прошлой разлуки — Ты размешивал сахар не ложкой, а дужкой очков. Я сейчас понимаю, насколько холодные руки По ночам грели сердце. И полон твоих двойников Этот город теперь – меморандум дистантных желаний: Не коснуться, не взять, не проверить согласие чувств. Среди сотен полученных (вроде случайных) посланий Я всего ничего – твое «здравствуй» услышать хочу. Подожду до зимы, измеряя шагами пространство Между пыльных перронов – по рельсам отчаянный звон. Ты когда-то сказал, что сильнейшее в мире лекарство От любви – это время. И, кажется, что-то про сон… Аусвайс
Провианта точно не хватит. Пусть. Я – в дорогу. К солнцу, не за тобой. Мой стакан всегда вожделенно пуст, И в гортани жадно скребет огонь. На повестке дня – диалект чужих, Непонятных, странных, мне в самый раз, И учиться жизни у них всю жизнь, Чтоб не в бровь, а в глаз, непременно в глаз. Ты смеешься: «Путь твой нацелен в ад, Развезло от кофе, как колею. И сама как черт, на цыганский лад. Я тебя, такую, не полюблю». Не дрожит в ночи карабина ствол, Прядь волос скрывает берсеркский взгляд. Выдыхаю перечной мглой ментол: «Ну, тогда до встречи, мой недобрат». …У него глаза от сурьмы темны, Реверс головы стрижен под G.I. Я его прокуренный смех взаймы Забираю пропуском прямо в рай. Двенадцать Двенадцать месяцев пролетело; она сказала, что будет жить, В Господне лето вернула тело (одни картонные муляжи). Ей сон не в руку, и час не ровен (как штрих на подписи – кошкин хвост). Она хотела болеть любовью, носить туникой во весь свой рост Ее, улыбкой сияя – солнцем, на крышах мелом писать «люблю!». Сухой асфальт прозвенел червонцем в ушах и вырезал на корню (Как ту деревню холера) счастье. Мольба сирены, бесплатный цирк: Пьеро с носилками из медчасти и карты ей неизвестной масти, и (ржавый) Стинг. Двенадцать месяцев пролетело; дедлайном выделив ровно год, Она взрослела или старела… и выла выпью в тени вольера, драла живот. Одной затяжкой курила Марли, читала Мартина вслух сестре. И из-под (с кожей сращенной) марли ее тепло отдалось весне. Недавно, в парке кормя собаку, я взглядом в небе поймал (на треть) Упрямый профиль дракона Хаку и рядом ту, что смогла взлететь. За пять шагов до Луны А мне не надо твоих авансов. Я так привыкла: больной, убогой. Питаюсь страстью. Не странно разве, Что изначально не той дорогой Стремглав иду, распустив по плечи Горгоньих змей золотую лаву? К тебе недолго: всего лишь вечер, За пять шагов до Луны – направо… Докажи Докажи, что правила все просты: у любой планеты есть север; дом — там, где мама или, возможно, ты (если хочешь). Дышится здесь с трудом, на орбите черной дыры. Отсек с кораблем в трофей превратился дна. Я брожу по снам, я кружу во сне, я схожу с ума. Я схожу с ума от боязни жить в камуфляже сером из волчьих шкур. Ты проверил стропы и крепежи, ты надел скафандр. И по щелчку карабинов сумрак меняет лик (что дурак, что гений – родство дорог). Докажи. И внутренний твой двойник не взведет курок. Обещай вернуться, пусть на словах. «Даже в бездне скрыт отголосок звезд. Я тебя… ты знаешь…» – и астронавт перерезал трос. |
