Много осталось памятных моментов. Был случай, когда мы сидели вечером в парке, разговаривали о Маяковском и Лиле Брик. Я утверждала, что, только познав безответные чувства, мрак одиночества, храня внутри недосягаемый образ, поэт может родить какой-то шедевр, Климт же пытался меня убедить в обратном, твердя, что лишь взаимность способна дать истинное вдохновение.

- Как же прикосновения? Запах волос? Тепло рук, тепло губ. Секс, опять же.

- При чём тут секс? Вообще неуместно, - взбесилась тогда я. - Сомневаюсь, что "Лиличка" была написана после трёхчасовой скачки в постели. Также стихи Ахматовой, Мережковского. Евтушенко, Бродского, Цветаевой. Я молчу про Лермонтова, Блока, Фета, Есенина. Не очень их стихи вяжутся с сексом.

- Ты не поняла меня. Я не имею в виду, что вот ты перепихнулся и на крыльях помчался штамповать шедевры. Нет. Я просто хочу сказать, что тактильные ощущения занимают в любой сфере творчества значительное место. И потом, если ты любишь человека, то секс не будет восприниматься как инстинктивная ебля, согласись? Для тебя это будет чем-то высоким. Чем-то воодушевляющим, чем-то всегда новым, желанным. Именно "желанным". Я не говорю здесь о похоти, это другое.

- По любви или нет - в моём восприятии секс при любом раскладе не более, чем инстинктивное сношение: дополнение или основная часть. Ничего поэтичного в нём точно не может быть. В кино - возможно. В хороших книгах - возможно, но никак не в жизни. Здесь поэзия и секс - понятия, не пересекающиеся.

- Серьёзно так считаешь? - с едкой ухмылкой добавил Климт.

- Серьёзно.

- Будь проще.

- Я просто высказала своё мнение.

- Ты иногда, как танк. Напираешь напролом.

- В смысле, напираю? Да, я ненавижу разговоры о сексе, а ещё больше - когда ему пытаются дать сентиментальное объяснение.

- Это не сентиментальное объяснение. Если следовать твоей логике, все отношения между людьми завязываются на уровне похоти, не более.

- А разве в какой-то степени это не так?

- Это абсолютно не так. Да, не спорю, многие заводят знакомства с противоположным полом с целью перетрахаться и разбежаться, но это не всегда так и не со всеми. Ты категорична. И мы вообще, по-моему, не с этого начали разговор. Ты прицепилась к одному слову и пытаешься спровоцировать ссору, чтоб снова остаться правой.

- Ты считаешь, я хочу поссориться?

- Абсолютно.

- Ладно.

- Ладно? Заканчивай конючить, а.

Тут я встала и, ничего не сказав, быстрыми шагами направилась к выходу из парка. Климт как сидел, так и остался сидеть. Утром он позвонил, попросил выйти в подъезд и первое, что сказал: "Дай хоть последней нежностью выстелить твой уходящий шаг". Конечно, мы помирились, но остались каждый при своём мнении. Такие случаи ссор, расхождений во взглядах случались, но случались редко. Переживала я их тяжело, хотя и чувствовала, что всё это глупо и не стоил ни один наш спор всех тех ярких, тёплых моментов, в которых мы были чем-то единым, понимая друг друга без слов, без знаков, без намёков.

Климт купил меня своей искренностью. Он и пытался выглядеть в глазах окружающих скептически настроенным, пассивным, равнодушным нигилистом, презирающим материальные ценности, социальные нормы, заключающиеся в ложных идолах и понятиях о "правильности", сохранялась в этом человеке неподдельная искренность. Не стану называть это наивностью, то было чем-то другим. Но при всём при этом он лишь хотел протестовать, хотел плевать на общественные рамки, обязательства, а в конечном счёте принял то, от чего бежал. Воспитанное в нём "ты должен" оказалось сильнее "хочу". Родители его, в отличие от моих, выросли не в деревне, получили высшее образование: мама преподавала в школе химию, отец - историю. Понятно, что и будущее единственного сына они давно спланировали, и музыке, творческому безумию, материальной и моральной неустойчивости в нём не выделялось мест. Мне нравилось то, что Климт яро отстаивал свободу выбора, нравилось, что при всём давлении он не хотел становиться похожим на родителей. Говорил, что они спят, в них не осталось ничего живого, лишь понятия о социальном статусе, престиже, обязательствах и искусственно созданных рамках приличия. Они существовали не внутри семьи. То, какую оболочку приобретала их семья со стороны, имело более весомую ценность.

Удивительно, как у таких консервативных, чопорных, статичных людей, не позволяющих себе проявлений чувственных слабостей, вырос настолько эмоциональный, взбалмошный, далёкий от стандарта сын. Климт остался во мне именно таким: слегка уязвимым, прямолинейным, любящим поговорить, помолчать, где-то чрезмерно вспыльчивым, где-то не по ситуации мягким, с постоянной сменой настроения, но при всём при этом он был романтиком. Романтиком с низким прокуренным голосом. В попытках родить в памяти внешний образ перед глазами встаёт удлинённое лицо со впалыми щеками, светлые, спадающие на лицо чуть волнистые волосы, тяжёлые надбровные дуги с едва заметными бровями, не пропорциональная росту худоба, сутуловатая походка, массивные чёрные ботинки с металлическими клёпками. Он постоянно курил, в период творческого тупика, кризиса рисовал малопонятные психоделические рисунки в блокноте. Как говорил, "выуживая идеи из подсознания", и, надо признать, данный способ работал и работал неплохо. Художественными способностями Климт не блистал, но мотивы сюрреализма, стремительное движение мыслей в его дилетантских работах присутствовали, что, может, куда важнее, чем навыки и техника воплощения. Теперь, конечно, всё это уже не имеет значения.

Когда я узнала о том, что он с кем-то переспал, а вскоре завёл с этим "кем-то" отношения, что-то во мне умерло. Вдаваться в подробности того периода мало хочется, скажу лишь, что все казавшиеся плюсы Климта резко переросли в минусы. Откуда-то вылез пафос, искусственная игра в несчастного философа, в лирического героя, в отстранённый от всех и всего талант. Патетика о свободолюбии, разрушительной бессмертной любви типа той, что была между Сидом Вишесом и Ненси или же Куртом Кобейном и Кортни Лав, песни о поиске себя, истины, о дешевизне социальных ценностей и прочие сентиментальности юного мальчика оказались не более плоского фальшивого бреда. Секс по пьяни, крашеная блондинка-экономистка, технический вуз, кафедра ядерной физики, отрезанные по стандарту волосы, показные селфи для социальных сетей - вот реальная цена его запредельно возвышенным речам. Никакой романтики тут и в помине не было.

Я хотела переболеть той историей. Когда не видишь человека долгое время, он перестаёт казаться реальным, и всё, что вас когда-то связывало, воспринимается как что-то иллюзорное, придуманное. Черты лица постепенно стираются, оставляя силуэт, голос коверкается, моменты, вырванные из жизни, видятся как нечто приснившееся - ты помнишь фрагменты сна, незначительные детали, но восстановить в памяти всю последовательность событий не удаётся. Да и не нужно это никому. Получается, что есть событие "1", событие "2", "3", "4" и так далее, перемешанные в голове, ты лишь достаёшь по возможности где-то "8", где-то "11", где-то "16", которые в нарушенном порядке дают сбой. Всё - сплошные парадоксы.

После нежданного ночного визита Марка мы не виделись больше недели. Когда я вышла на смену, узнала, что он на больничном. Сначала меня это сообщение не тронуло, напротив - не хотелось никаких сплетен, шёпотов и стёба со стороны официанток, но, спустя пару дней, начала понимать, что скучаю. Всё обстояло как прежде: беготня с подносами, невежественные клиенты, пристальные взгляды Татьяны, пошловатые разговоры девчонок за обедом, обсуждение Игоря. Ничего не менялось, кроме того, что мне стало не хватать человека, случайно ворвавшегося в моё жалкое, безликое существование. Марк не звонил, не писал. Продукты, что он купил, я практически не использовала. Стоять у плиты ради себя не было смысла, а поделиться было не с кем. Разве что с кошками. Я по-прежнему ходила в свободные дни подкармливала их, выслушивая агрессивные, хамские реплики жильцов дома, по-прежнему чувствовала себя беспомощной тварью, оставляя ни с чем этих замёрзших бродяг, с надеждой бежавших за мной до светофора. Сколько раз хотелось поддаться слабости, внутренним крикам, но тут же приходило осознание, что гуманнее не делать этого. Как сказал Экзюпери: "Когда даёшь себя приручить, потом случается и плакать". Умножать страдания и разочарования этих брошенных животных мне не хотелось.