В древнем магнитофоне стояла кассета. Удивительно, но в прогрессирующем, технологически развитом обществе существовал человек, пользовавшийся этой устаревшей техникой. Прокрутив усилитель громкости практически до нуля и нажав на "Play", я опустилась на кровать и с комом в горле разревелась. Из старых колонок доносился голос вокалиста "Наутилус Помпилус", той самой группы, которую отец слушал всякий раз, когда, как он выражался, "душа выгорала" или "жить не хотелось". Видимо, в ту последнюю ночь, когда он решил свести счёты с этим прогнившим миром, в душе его прогремел последний взрыв. Я ревела. Вспоминала голос отца, его грустную улыбку, обречённый взгляд, вспомнила сцену из детства, когда он собрал вещи и со слезами на глазах покинул нас с мамой, бросив мне напоследок: "Прости". Совершил ли он тогда ошибку? Нет. Родители не любили друг друга, ошибку оба совершили ранее - когда обречённо шагали в загс по вине неосторожного секса, на выходе которого получили меня. Бестолковое, эгоистичное говно, как выражался отчим. Действительно, стоило ли из-за какого-то куска дерьма оставаться на свете?

Мало желая быть найденной в таком жалком состоянии кем-нибудь из родственников, я спешно выключила музыку, не без труда успокоилась и, выудив из магнитофона кассету, забросив её в карман синих джинсов, покинула комнату, стараясь как можно более детально сохранить обстановку в памяти. Последнее, что у меня оставалось от человека, которого я звала и всегда, несмотря ни на что, буду звать отцом. Единственное, что смерть не сумела отнять.

- Кристиночка, здравствуй! - пропела в прихожей та самая звонившая мне родственница, с объятиями обрушившись на симпатичную девушку. - Я тебя не узнала - со свадьбы не виделись!

- Здравствуйте, тёть Лиз, - улыбнулась та, равнодушно глядя сверху вниз из-под стильно накрашенных голубых глазок на не просто упитанную, а откровенно толстую, коротко остриженную женщину. - Да, со свадьбы. Рада вас видеть.

- И я тебя, милая, и я тебя. Всё хорошеешь и хорошеешь. Витюшку не стали брать?

- Нет, он у свекрови остался.

- И правильно. А Олег?

- Олег машину ставит, сейчас придёт. Как у вас Аня? Закончила учиться?

- Год назад ещё закончила. Она у нас практику в прокуратуре проходила, диплом получила и вернулась туда. Сейчас помощница главного прокурора. Зарплата такая, что умудрилась квартиру себе однокомнатную взять, машину в кредит. Нам при этом помогает то продуктами, то бытовой техникой. В августе вот хотим все вместе на юге отдохнуть. Если б не Анька, то, конечно уж, и не мечтать нам о таком отпуске. Ладно, хоть она хорошо в жизни устроилась. Радость нам на старость лет.

- Привет ей передавайте.

- Конечно. А как у тебя с работой? Всё там же? Юлька говорила, вы квартиру обменяли?

- Обменяли, тёть Лиз. Олега повысили, он у нас теперь начальник. Подумываем дело своё открыть, всё-таки сейчас и привилегии, и выслуга. Я год уже, как ему звание дали, сижу без работы, так что, может, через годик-другой бизнесом займусь, - прощебетала она, не переставая ослеплять натянутой улыбкой. - Там, глядишь, на дом свой замахнёмся. Квартира - квартирой, но дом-то хочется. С газоном, с цветником, с садом, со своими помидорками, огурчиками. Давно мечтаю о небольшом огороде - пусть немножко, а своё, не в магазине куплено.

- Правильно-правильно, Кристюш. Молодцы! Да ты всю жизнь родителям на радость, что говорить. Никогда о тебе плохих вестей не знали.

Кто-то, похоже, был не в курсе того, что умер человек. Я смотрела, слушала и больше чего-либо хотела протиснуться к входной двери и без всяких слов уйти. Ради чего устраивается весь этот спектакль со сбором псевдородных людей, пришедших не проститься с усопшим, а продемонстрировать свои успехи, обсудить знакомых, работу, дом, семью? Не лучше ли тихо похоронить человека, не расставляя вокруг смехотворные декорации? Не превращая смерть в повод для встречи с теми, с кем "со свадьбы не виделись"? Я продолжала молчать. Половины из пришедших гостей не знала, да и они меня, собственно, тоже. Комедийно получалось, когда кто-нибудь из присутствовавших вспоминал, что у Антона был ребёнок, подходил к очередной двоюродной тётке, стоявшей вплотную рядом со мной, и спрашивал: "А дочь-то приходила?". В такие мгновения я с трудом сдерживала горечь, рвущуюся изнутри вместе с приступом дикого хохота. Гнойного, болезненного ржача. Вполне понимала отца, решившего удавиться.

Продолжалось это представление ещё порядком два - три часа. Встречи и приветствия с "родными", обсуждение обстоявших дел, обсуждение кто где у кого работает, кто сколько получает, кто куда ездит, кто на ком женился, сколько у кого пополнилось детей, кому когда в детский сад, кто оканчивает школу, кто куда поступил. Большая часть новоявленных заботливых родных людей знать - не знала, какой смертью умер отец, не говоря уже о причинах, и это есть норма. Прийти на похороны, дабы показать себя. Блеснуть благородством тем фактом, что ты приехал проститься с человеком, которого при жизни в грош не ставил. Если такова цена смерти, то какова цена жизни? Есть ли вообще у этой жизни ценность? Хотя бы незначительная, мизерная ценность?

Кладбище находилось в нескольких остановках от дома, поэтому шествие до него, к счастью, было недолгим. Солнце обжигало спину, неприятно ослепляло глаза. Я шагала, уставившись в землю, судорожно тряслась то ли на нервной почве, то ли температура поднялась - не знаю. Пока рыли яму, женская аудитория представления, конечно, театрально пустилась в лирические рыдания. "Дурак! Всю жизнь глоткой своей загубил! Всю жизнь! - причитала одна из тёток. - Хороший ведь когда-то был человек". Я старалась не слушать. Вернее, не вслушиваться в подобные излияния, но не выходило. Глоткой жизнь загубил? Нет, неправильно. Это жизнь загубила отца. Жизнь и вы, которые отвернулись от него тогда, когда ему нужна была моральная помощь. Когда он нуждался в вас, нуждался в поддержке. Кому легче от этих показных слёз? Всё, что вы демонстрируете - дешёвая комедия. Даже Юля с Кристиной, которым, откровенно говоря, было трижды насрать на отца, на его испоганенную жизнь, - и те стояли подтирая слёзки. Меня мутило. Мутило от боли и стыда перед отцом за то, что даже его уход из мира, как и всё пребывание, оказался пропитан едким соком фальши. Единственным, кому, возможно, действительно было дело до всего происходящего - дядя Гриша, муж тёть Лизы. Он отошёл в сторону и, опустив глаза, скуривал одну сигарету за другой.

Вспоминается сейчас вся эта церемония обрывками. Тогда я ещё мало осознавала случившееся. Состояние аффекта? Возможно. Держала себя в руках, держала в руках боль, терпение, обиду, злость. Знала, что если дам себе слабину, остановиться не сумею. Однако когда наёмная служба рабочих опустила гроб в яму и принялась засыпать его сырой землёй, драматизм обстановки начал ослабевать. Вот уже скоро женщины сменили трагические выражения лиц на полное равнодушие, а, покидая кладбище, и вовсе забыли о том, что недавно ревели. Направлялись в сторону заказного автобуса, улыбались, говорили об успехах детей. Для кого всё это устраивалось? Не для отца. Не знаю, воскресает ли душа после смерти, перерождается или разлагается в могиле вместе с телом, но не думаю, что он хотел бы видеть свои показные похороны с соломенными актёрами.

В арендованной столовой, где обед был накрыт на соединённых в шеренгу столах, я заняла крайнее место, оказавшись в компании Кристины, её пафосного, наголо бритого мужа, то и дело бросавшего взгляд на часы, Юли, какой-то худощавой незнакомой женщины престарелого возраста с оттёкшим лицом и двух троюродных блондинистых сестёр - Лили и Вали. Лиля приходилось ровесницей мне, а Валя - ровесницей двум другим окружавшим меня девушкам. Виделись мы с ними за всю жизнь пару раз, к тому же в далёком детстве. Если б в квартире отца не представились, то и не узнали бы друг друга. Хотя...может, оно было б и к лучшему?