Я видела, как она нервничала, как не находила себе места. Пока собирала посуду, разбила две тарелки, три стакана. Постоянно психовала, срывалась то на мне, то на Кирилле, хотя в чём, собственно, мы были виновны? Одно стало позже ясно - она не горела желанием переезжать, делала это из принципа, из желания доказать отчиму, что она способна на поступки. Ждала, что он обнимет её, попросит прощения. Станет уговаривать не уходить, не рубить с плеча, однако ничего подобного не происходило, и это злило её. Грушей для битья становились, конечно, мы.

В день переезда обстановка дома накалилась до предела. Отчим с самого утра не расставался с рюмкой, мама то и дело бросалась в слёзы, упрекая нас в том, что всем на неё наплевать, мы с Кириллом не знали, куда себя деть. Создавалось впечатление, что идёт батл между ней и её мужем, мы же выступали лишь в роли пыли, поднимавшейся с земли, застилая им взор.

- Что, сын, - прохрипел у выхода отчим заплетающимся языком, - вот так вот ты с отцом? - ирилл продолжал безмолвно застёгивать тёмно-серую куртку. - Такая твоя благодарность?

- А за что ему благодарить тебя? - вмешалась мама, в панике глядя на часы. Такси уже ждало внизу.

- Не лезь, я не с тобой говорю. Кирилл?

- Да что? - отрезал тот. Глаза его находились на мокром месте.

- Даже не скажешь мне ничего?

- Я не знаю, что говорить.

- Учти, никакой другой дядька тебе никогда папку не заменит, - Кирилл по-прежнему молчал. - А ты, - небрежно переключился отчим на меня, - рада, небось? Радуйся. Всю жизнь радовалась, если у нас с мамкой что-то не клеилось.

- Это не так, - вставила я, чувствуя, что начинаю подкипать.

- Так, я уж выучил тебя за все эти годы.

С этими словами мы вышли из квартиры. Коробки ждали внизу. Благо, пересчитать их можно было по пальцам, всё поместилось в багажник новой "Приоры". В машине мама ревела. Да и я сама с трудом сдерживалась. Обидно, что в этой ситуации отчим снова сделал меня крайней. Чем я не угодила, не знаю, но осознание того, что человек, из-за которого я резко в шесть лет повзрослела с приходом его в нашу жизнь, обвинял меня в их конфликте с мамой, больно резануло. Как бы я ни старалась не обращать внимание на его нападки, тем не менее обращала. Не могла я равнодушно к этому относиться.

Молодой водитель в коричневой дублёнке помог нам выгрузить коробки, хотел помочь и до квартиры их донести, на что мама ответила категоричным отказом.

- Не так уж их и много, сами справимся.

Дом располагался во дворе спального района. Ни магазинов поблизости, ни каких-то общественных учреждений. Лишь безликие пятиэтажные дома-коробки, несколько старых лавок, древняя горка, заваленная снегом, сломанные качели, турник и сосны. Всё довольно серо и убого. Мне в принципе было совершенно плевать на какие-либо удобства, эстетику из окон, маме же это место дико не нравилось. Но выбора не было, сними она квартиру в элитном районе, заплатить пришлось бы раза в два больше. Всё то время, что мы поднимали коробки, пока Кирюшка караулил оставшиеся у крыльца подъезда, она причитала и нервничала, жаловалась на вонь в подъезде, на невоспитанных соседей, не отвечающих на её "Здрасте", на узкие ступеньки, на то, что я нерасторопно двигаюсь, прикопалась и к моим ботинкам, заявив, что я выгляжу в них, как трансвистит. Я понимала, что обижаться на неё или в чём-то упрекать нельзя. Даже если б на моих ногах были изящные сапожки на каблуках, она бы и в них нашла изъяны, причины её недовольства заключались вовсе не во мне или в не таком подъезде. Её бесило то, что отчим смиренно принял факт нашего ухода. Лишь в этом крылась причина.

Квартира оказалась такой же невзрачной, как и двор. Я не говорю о дизайне, вкусе, гармонии. Ремонт, судя по всему, в этом месте делался лет пятнадцать-двадцать назад, поскольку потолок крошился, пожелтевшие дешёвые обои отваливались, плинтусы отходили, трубы в ванной комнате протекали, с дверей ошмётками отлуплялась белая краска. Меня-то всё устраивало, свет, вода, унитаз имелись и ладно. Я не брюзга, не аристократка, однако мама смотрела на окружающую обстановку с отвращением. Оба из двух имеющихся диванов отличались въевшимися серыми пятнами, у шифоньера отваливалась ручка, холодильник в кухне был куда старше меня, у плиты не работала духовка, гарнитур как таковой отсутствовал напрочь, вместо него висел один единственный поцарапанный ящик для посуды, и стояла из такого же пластикового материала столешница. Ванна была покрыта налётом ржавчины и чужой грязи, у зеркала откололся угол, а у унитаза сломан бачок, отчего, как предупредил хозяин квартиры, смывать отходы нужно водой из ведра. Единственный плюс - висевшая в зале небольшая по размерам репродукция Рембрандта "Христос во время шторма".

Около часа мама находилась в прострации. Сидела на кухне, смотрела в окно. Мы с Кириллом переоделись, сразу принялись разбирать коробки. Его учебники и тетради, мои книги пришлось оставить нетронутыми, так как какой-либо дополнительный шкаф для подобных вещей в той квартире не предполагался. Ближе к вечеру я по просьбе мамы сходила через две остановки в магазин за чаем, макаронами, сосисками, хлебом, маслом, сахаром, солью. Ближе к семи вечера она уже легла спать. Мы с Кириллом поужинали, попили чай с вишнёвым вареньем из дома и, убрав со стола, сели на кухне смотреть "Маленький принц", мультфильм по мотивам повести Экзюпери. "Глаза слепы. Искать надо сердцем" - слова, которые на всю жизнь поселились в моём собственном сердце. Я всей душой любила Маленького принца и, несмотря на то, что являлась сторонницей того, что это произведение всё-таки для взрослых, никак не для детского понимания, было приятно, что Кирилл остался под приятным впечатлением от просмотра. Капля добра в эти злободневные будни.

Той ночью мы легли вместе. Перед сном долго разговаривали. Меня удивило, когда брат вдруг спросил:

- Почему Маленький принц сказал, что слова мешают понимать друг друга?

- Потому что слова редко бывают искренними, - прошептала я ему, слегка замешкавшись. - Часто мы говорим совсем не то, что на самом деле думаем или чувствуем.

- Почему?

- Наверно, потому что боимся обнажить себя. Боимся открыться. Слова - что-то вроде защиты, вроде маски.

- Ты тоже носишь такую маску?

- Бывает, - кивнула я не без грусти. - Но только не с тобой.

- Хорошо, - улыбнулся он, крепко обнял меня, и на такой тёплой ноте мы погрузились в сон.

Впервые за долгое время я спала без страха. Без кошмаров, без вздрагиваний. Было спокойно. Я знала, что никто не ворвётся в комнату, никто не станет кричать, бросать непонятные обвинения, упрёки, угрозы. В отсутствие отчима появлялась возможность дышать. Дышать и не чувствовать себя за использование воздуха виноватой. Не чувствовать себя виноватой за один факт своего существования. Думаю, и Кирилл ощущал эту внутреннюю свободу. Парадокс, но родной отец стал для него воплощением зла, воплощением изверга, чужого человека. Я была счастлива, что не познала подобные чувства на себе. Своего отца я любила, быть может, за то и больше, что он ни разу не дал мне познать, что такое страх.

Вскоре рождественнско-новогодние каникулы подошли к концу. Брат отправился в школу, у меня началась сессия. Мама по-прежнему находилась в состоянии нервоза. Ежедневно просыпалась с обречённым, траурным выражением лица, на автомате собиралась на работу, собирала Кирилла, с нами практически не разговаривала, а если начинала, то всё кончалось её недовольствами и бессмысленными придирками. Через "не хочу" готовила, жалуясь на полурабочую плиту и неудобную обстановку в кухне, причитала по поводу нехватки денег, снова начала курить. Понятно, что комфорт и хотя бы мизерное удовлетворение в таких условиях мало можно было ощутить. Я видела, как мама рвалась домой, как бесилась из-за того, что отчим не делал попыток вернуть её, что не надоедал звонками и слежками. Лишь однажды он позвонил Кириллу, спросил, как у нас тут дела, есть ли что покушать, хотел привезти продукты, на что Кирилл заявил: "Всё у нас есть. Не надо приезжать". Как и следовало, узнав об этом, мама пришла в крайнее возмущение. "Ни черта у нас нет! Последние сотни остались, чем вас кормить - я понятия не имею! Лучше б ты вообще трубку не брал!".