- Ты потрясающая, знаешь это?

- Потрясающая? Нет, это явно не про меня.

- Когда-нибудь сама поймёшь.

Допив вино и в достаточной мере охмелев, мы решили ложиться спать. Саша постелила мне на диване, сама, чтоб не смущать меня, легла на полу. Находясь той ночью в метре от девушки, для которой я, возможно, являлась потенциальным партнёром, я испытывала спокойствие. Настоящее умиротворение, какого никогда не чувствовала дома. Мне не хотелось возвращаться, не хотелось рушить эту гармонию, не хотелось покидать мир, в котором у меня возникало желание жить. Что-то делать, к чему-то стремиться. Мир, в котором меня слушали, позволяли быть собой, позволяли не притворяться, не закрываться. Давно не ощущала подобной внутренней свободы.

Однако утро наступило быстро, и, проснувшись к первой паре, я принялась в спешке натягивать на себя свои высохшие вещи, умылась, причесалась, собрала диван, вопреки Сашиным возражениям. Сама она в институт идти не собиралась, заявив: "Я обещала отцу поступить, но о том, что буду тут учиться или делать вид того, что учусь, речи не было". В дверях мы тепло попрощались, обещаясь повторить вечер, и на этом я стремительно понеслась вниз по ступеням. Желания идти в место, именуемое вузом, не возникло, но деваться мне было некуда. Да и совесть чуть грызла за вчерашний бестактный уход. В любом случае других дел у меня не имелось, а оставаться у Саши ещё на полдня было неудобно. Для себя она бы точно нашла занятие поувлекательнее и занятнее, нежели продолжить развлекать меня.

На лекцию по английскому я заявилась без опоздания. До официального начала пары оставалась несколько минут, поэтому одногруппники, как обычно, сидели уткнувшись в телефоны или вели бессмысленный треп на недалёкие темы. Аня по-прежнему ворковала за последней партой с Егором. Поражало, что эти двое, увлечённые плотью друг друга, находили силы и время для посещения нашего псевдовуза. Меня мало интересовало то, что между ними происходило, но всё же один вопрос то и дело всплывал против воли разума: "Как долго они протянут вместе?". Понятно ведь было, что ни о какой духовной симпатии в том, что между ними происходило, речи быть не могло. Всем руководствовалась лишь похоть. Это понимали и они, и те, кто становился невольным наблюдателем их страстных сцен.

С появлением преподавателя гул в аудитории чуть убавился, но атмосфера скуки не выветрилась. Темой занятия была "Present indefinite", из цветастых учебников, где большую часть занимали картинки, было велено выписать основные формулы и слова, чтоб после приступить к разбору задания. Уровень преподавания был посредственный, что говорить. Даже в нашей обычной общеобразовательной школе программа английского языка была куда сильнее, углубленнее. Рассчитывать на то, что уже полученные знания удастся закрепить и отполировать в Гуманитарной академии, не приходилось. Рассматривая картинки с глянцевых страниц учебника, я ощущала себя пятиклашкой, только-только приступившей к знакомству с языком. Скучно было жуть как, особенно сталкиваясь с грубейшей тупостью некоторых из однокурсников. Многие действительно, видно, впервые знакомились с английским в подобной форме, где не встречались такие слова, как "instagram", "iphone", "ipad", "macbook". Благо, что у меня лежала в сумке "Письма к Фелиции" Кафки, и основную часть пары можно было провести с действительной пользой.

Не то, чтобы я была фанаткой Кафки, однако его творения, его личность, его жизнь трогали невероятно. "Письма к Фелиции", конечно, раскрывает романтическую сторону этого тёмного для литературы человека, показывает историю его любви, чувств, душевных терзаний, но, как по мне, большая ценность этой книги заключается в представлении творческой жизни писателя. В его отношении к своему делу, в поисках себя, в цене, которую он устанавливает писательству, приравнивая его к своей жизни в целом. "Желание отречься во имя писательства от величайшего человеческого счастья необоримо пронизывает каждый мой мускул. Я не могу от него освободиться. А опасения на тот случай, если я не отрекусь, столь велики, что погружают во мрак всё остальное", - читала я, услышав рядом с собой знакомый голос человека, пресытившегося сексом.

- Сейчас перемена, чего не отдыхаешь?

- Я отдыхаю, - ответила я, вновь увидев вблизи маленькие розовые губы Ани.

- Ну-ну, - хихикнула она, бросив взгляд на обложку. - Почему ушла вчера?

- Не знаю, захотелось. А что?

- Хочешь знать, что о тебе сказала преподша?

- Ну?

- Что ты ни кого в грош не ставишь. Ведёшь себя неуважительно, заносчиво, плюёшь на преподов, на группу, на правила.

- Что за бред?

- Не бред. В группе тоже так считают. Ты ни с кем не общаешься, не здороваешься, мы для тебя никто. Быдло, не твой уровень.

- Я разве так говорила? Просто у нас разные интересы, я привыкла быть одной, закрытой в себе. Мне так уютно, не хочу выбираться наружу.

- Мы сегодня снова собираемся после учёбы. Ты как?

- Я не могу, извини. У меня нет средств на такие коллективные сборы.

- Ну видишь, - буркнула она ехидной улыбкой, поднявшись со стула. - Что и следовало доказать.

Не знаю, как я тем днём выдержала все нудные, бестолковые четыре пары. Складывалось впечатление, что посещать их равно самому бессмысленному отсиживанию, самому тупому времяпровождению. Знаний не давали, но требовали внимания. Интересно.

Дома же обстановка была не лучше.

- Ну что, уже сутки не появляешься? - прохрипел отчим в тусклом свете прихожей, встретив меня в трусах у порога. Мамы с Кириллом, судя по отсутствию обуви, к тому моменту не вернулись.

- А что?

- С кем-то спишь уже?

- Я ночевала у однокурсницы.

- Да? Учти, если залетишь, на нашу помощь с матерью не рассчитывай.

- Не залечу, не волнуйтесь.

С этими словами я разулась и быстро прошла в комнату, с ногами плюхнувшись на диван. Как ни странно, остаток вечера прошёл без ссор и выяснения отношений. Мама приготовила на ужин овощное рагу с запечённой картошкой, под звук орущего телевизора, транслировавшего очередной пахабный тнт-шный телесериал, мы вчетвером в стандартном молчании и напряжении поели, я вымыла посуду и направилась к Кириллу помогать с домашним заданием. Если б так происходило каждый день, быть может, нашу семью можно было б назвать благополучной. Думаю, ежедневное равнодушное молчание что мне, что маме, что брату пришлось бы куда больше по душе, чем скандалы и нервотрёпки. Но только не отчиму. Ему нужно было срываться. Каждый день нужно было. В силу ли своей работы, в силу возраста. Тем вечером он решил сделать исключение, но меня всегда пугало подобное затишье. Я знала, что если сегодня он сдал позиции, то вскоре отыграется, нагонит упущенное, поэтому оставалось ждать. Ждать его очередной нервный всплеск, вызывающий отклонения в нашей собственной психике.

7 глава

Нарисовав детство довольно-таки тёмными, грубыми мазками, я несколько слукавила. Не всё было так уж мрачно. Существовало три месяца в году, когда я ощущала себя счастливым, полноценным ребёнком - то было время отдыха у бабушки со стороны отца. Она жила в деревне в нескольких часах езды от города. Село небольшое, имело крупную действующую ферму, омывалось широкой рекой. Когда-то там даже была пристань, приходили яхты, теплоходы. Бабушка занималась цветами, потому в зале на журнальном столике у нас всегда стояла ваза с букетом. Чаще всего можно было увидеть нежно-лиловые пионы или белые ирисы. Временами мы вместе уходили через задние ворота в поле и набирали пышные композиции из дельфиниума, ромашек, золотарника, душицы. Возвращались всегда поздно, шли в баню, а после в сумерках пили на крыльце свежезаваренный чай, закусывая хлебом и малиновым вареньем. Бабушке тоже нравилось проводить со мной время. Мы много говорили, она обожала рассказывать различные истории молодости, часто вспоминала деда, своего мужа, не успевшего дожить до сорока пяти лет. Меня восхищал свет, бьющий из неё яркими лучами. Бабушка была сильной, она любила жизнь, любила жить, несмотря на то, что когда-то осталась одна. После неё я не встречала ни одного человека, хотя бы частично похожего. Ни одного. Она была единственной.