Левин придал своему голосу вкрадчивое выражение, когда ответил:

— Конечно. Проходи. Садись вот сюда. — Он показал на стоявший у его стола деревянный стул с прямой спинкой.

Девочка переступила порог, тщательно закрыла за собой дверь и бесшумно пересекла комнату, искоса посмотрев на Кроули. Устроившись на краешке стула, едва касаясь пола подошвами башмаков, все еще готовая убежать в любой момент, она внимательно посмотрела на Левина.

— Я хочу поговорить с детективом. Вы детектив?

Левин кивнул.

— Да, я и есть.

— Меня зовут Ами Торнбридж Уолкер, — сказала она серьезно. — Я живу в доме номер 717 по проспекту «Парк вест», квартира 4-а. Я хочу сообщить об убийстве. О недавно совершенном убийстве.

— Убийстве?

— Моя мать, — продолжала девочка спокойным и серьезным тоном, — убила моего отчима.

Левин переглянулся с Кроули. Тот сделал гримасу, которая означала: «Девочка немного не в себе. Но выслушай ее, и потом она пойдет домой. Ничего другого не остается».

Левин вновь посмотрел на Ами Торнбридж Уолкер.

— Расскажи мне поподробнее. Когда это произошло?

— Две недели назад, во вторник. 27-го ноября, в два часа тридцать минут после полудня.

Спокойная серьезность девочки придавала убедительность ее словам. Но случаи явки в участок детей с невероятными историями были и раньше. Несовершеннолетние сообщали разное — о мертвых телах, валяющихся в кустах, о летающих тарелках, опустившихся на крыши небоскребов, о налетчиках, разъезжающих в черных автомобилях, о фальшивомонетчиках, орудующих в подвалах. И только, пожалуй, один раз из тысячи такие сообщения соответствовали действительности, а не являлись плодом детской фантазии или шалости.

Поэтому, больше желая пощадить самолюбие девочки, чем по какой-нибудь другой причине, Левин достал карандаш, лист бумаги и приготовился записать, что она скажет.

— Как зовут твою мать?

— Глория Торнбридж Уолкер. А моего отчима звали Альберт Уолкер. Он был адвокатом.

Из другого конца комнаты Кроули слегка улыбнулся по поводу четкой формальности в ответах девочки. Левин молча записал имена и задал следующий вопрос:

— А твоего отца звали Торнбридж, не так ли?

— Да. Джейсон Торнбридж. Он умер, когда я была очень маленькой. Думаю, что моя мать убила его тоже, но в этом я не вполне уверена.

— Понимаю. Но ты абсолютно уверена, что твоя мать убила Альберта Уолкера?

— Да, уверена. Моего отчима. А мой отец, как утверждают, случайно утонул в озере Чамплейн, что я считаю маловероятным, так как он был превосходным пловцом.

Машинально Левин потянулся рукой в нагрудный карман за сигаретами, но их там не оказалось. Внезапно он осознал, что там их и не может быть. Раздражение охватило его, но он постарался не проявлять это чувство ни голосом, ни выражением лица, только спросил:

— Когда ты в первый раз подумала, что твоя мать убила твоего первого… то есть настоящего отца?

— Я никогда об этом не думала до тех пор, пока не убедилась, что она убила отчима. Вполне естественно, после этого я стала думать о странной смерти отца.

Кроули прокашлялся, закурил новую сигарету и прикрыл ладонью рот, чтобы не рассмеяться. Левин продолжил.

— Твой отчим, он тоже утонул?

— Нет. Мой отчим не увлекался спортом. В течение последних шести месяцев своей жизни он был почти инвалидом.

— Тогда как же твоя мать убила его.

— Она прикончила его громким шумом, — ответила девочка спокойно.

Карандаш Левина остановился в своем движении. Детектив скептически посмотрел на девочку, но не обнаружил в ее глазах и на лице даже тени улыбки. «Если она явилась сюда, чтобы пошутить или, заключив пари, скажем, с ее одноклассниками, она ведет себя как великолепная маленькая актриса», — подумал Левин.

Но как он мог составить окончательное мнение о ней? Бездетный человек, женатый на неспособной рожать женщине. Левину все труднее становилось с годами общаться с малолетними. Одной из причин, независимо от того, хотел он или не хотел этого, была его убежденность, что дети могут бегать и играть без пугающих спазмов в груди, что они могут спать по ночам в своих кроватях, совсем не прислушиваясь к стуку сердец, что они будут живы еще десятки лет, — да, еще десятки лет! — в то время как он, Левин, прекратит свое существование.

Прежде чем он подумал, как сформулировать следующий вопрос, девочка соскочила грациозно со стула и сказала:

— Я не могу у вас больше задерживаться. Я зашла в участок по дороге из школы к дому. Если моя мать обнаружит, что мне известно и что я сообщила в полицию, она, возможно, попытается убить и меня тоже. — Она одним движением повернулась вокруг себя и серьезно посмотрела на Кроули. — Не воображайте, что я маленькая, глупая девочка, — сказала она. — Я не лгу и не шучу. Ведь вы так полагаете? Вы вправе не верить мне на слово, но вы обязаны расследовать и установить, говорю ли я правду или нет. Но я сказала вам правду. — Внезапно она вновь повернулась к Левину с видом маленькой рассерженной девочки — нет, не рассерженной, а убежденной в своей правоте, преисполненной строгой формальности, детского чувства справедливости и долга: — Мой отчим был очень хорошим человеком. А моя мать — плохая женщина. В этом вы сами убедитесь и накажете ее. — Она чуть кивнула головой, словно в подтверждение сказанному, и направилась к двери, в которую входили Ритчи и Макферлейн. Они оглядели ее с изумлением, пропустили в коридор и закрыли за ней дверь.

Ритчи взглянул на Левина и указал большим пальцем себе за спину.

— Что это значит?

За него ответил Кроули:

— Девочка пришла, чтобы сообщить об убийстве. Ее мамочка прикончила ее папочку, устроив большой шум.

Ритчи нахмурил брови.

— Ничего не понимаю.

— Я займусь этим вопросом, — сказал Левин.

Не веря тому, что сообщила девочка, он, тем не менее, осознавал справедливость ее требования, чтобы он исполнил свой долг. Тем более, это не составляло особого труда. Всего лишь несколько телефонных звонков. И в то время как Кроули в красках расписывал эпизод Ритчи и Макферлейну, принявшему свою любимую позу, сидя на откинутом стуле с ногами на столе, Левин поднял телефонную трубку и набрал номер справочной газеты «Нью-Йорк таймс». Он отрекомендовался и сказал, что ему нужно. Через несколько минут ему процитировали траурное объявление о смерти Альберта Уолкера, напечатанное 28 ноября. Причина смерти — сердечный приступ. О последних нуждах покойного позаботилось похоронное бюро Джениуса Мерримена. Короткий звонок к Мерримену позволил установить имя врача, лечившего адвоката, — Гарри Шеффилд. Левин, потратив некоторые усилия, дозвонился и до врача.

— Я не понимаю, — сказал ему Шеффилд, — почему полиция интересуется этим делом. Человек умер от инфаркта. Это ясно, как день. Так в чем же проблема?

— Никакой проблемы нет, — заявил Левин врачу. — Мы всего лишь проверяем сигнал. Желательно знать, был ли сердечный приступ внезапным? Страдал ли ваш пациент сердечным заболеванием раньше?

— Да, первый инфаркт с ним случился примерно семь месяцев назад. Второй оказался более обширным и произошел тогда, когда он еще полностью не оправился от первого. Других причин смерти, определенно, не было, если вы это имеете в виду.

— Ничего подобного я не думаю, — возразил Левин. — Между прочим, вы случайно не являлись также лечащим врачом первого мужа миссис Уолкер?

— Нет. Я его не врачевал. Его, кажется, звали Торнбридж, не так ли? Я никогда с ним не встречался. Что, есть вопросы относительно и его смерти?

— Нет, никаких.

Левин пробормотал несколько благодарностей и повесил трубку с сознанием выполненного долга. Затем он повернулся к Кроули и покачал отрицательно головой: — Ничего…

От внезапного грохота слова застряли у него в горле. Левин инстинктивно привстал с кресла. Лицо его побледнело, рот широко открылся, приток крови к голове прекратился, нервы и мускулы словно одеревенели.

Оцепенение продолжалось несколько секунд. Левин опустился снова в кресло и обернулся, чтобы посмотреть, что произошло. Макферлейн неуклюже поднимался с пола, его стул лежал на боку, рядом с ним. Смущенно он улыбнулся Левину: — Слишком далеко я наклонился назад на этот раз.