Все то же самое, да, совершенно то же самое, как это было позавчера или на прошлой неделе, или пятнадцать дней назад, всякий раз, когда Фабийен, готовясь пойти на свидание, прибегала к помощи косметики, чтобы чуть-чуть озарить лицо цветами жизни, цветами радости.

Она почувствовала, что ее челюсти сжались до боли. Мускулы лица настолько напряглись, что нижние края щек задрожали. Но она сдержалась, вытерла руки салфеткой и, не говоря ни слова, вытащила из небольшого флакона с тушью тоненькую кисточку. Она слегка наклонила голову к зеркалу, закрыла один глаз и точно выверенным движением наложила слой туши на ресницы.

— После смерти твоей матери я принесла себя в жертву. Я изматываюсь, я буквально пускаю себе кровь из четырех вен, чтобы правильно тебя воспитывать. И ради чего?! Ради того, чтобы видеть, как девушка разукрашивает себя словно бездарная актриса. Я знаю, куда ты намереваешься пойти. Потереться о мужчину в каком-нибудь пыльном танцевальном зале. О презренные мужчины, черт бы их всех побрал! Я никогда не испытывала ни малейшего желания даже прикоснуться пальцем к этим тварям. Никогда их грязные сальные лапы не касались моего тела. Какой стыд! Им даже и в голову не приходило, что в моей груди бьется возвышенное сердце. Ты посмотри на себя, Фабийен, посмотри! Ты, которую я воспитала в духе честности и порядочности, ты ведешь себя как продажная женщина, как мартовская кошка! О, ты меня не слушаешь! Ты продолжаешь размалевывать себя. Но здесь я хозяйка, и ты никуда не пойдешь сегодня. И не надейся, моя милая, я сумею найти на тебя управу. Я выполню свой долг, то, что обещала твоей матери, когда она лежала на смертном одре. Я выполню свой долг!

Фабийен взяла тоненький косметический карандаш и чуть-чуть расширила угол своего глаза, сделав разрез немного вверх.

— О, какой ужас! Ты хочешь быть похожей на китаянку! Нет, ты не выйдешь в таком виде за этот порог. Не забывай, ты живешь в моем доме. Если бы твоя мать — эта святая женщина — могла присутствовать при этом постыдном разукрашивании, я даже не знаю, как бы она себя повела. Разве не говорят, что я воспитываю тебя как собственную дочь? Откуда в тебе эта пагубная привычка размалевываться, выставлять себя напоказ, выглядеть вульгарной? Ты спятила, вот что я тебе скажу. Ты спятила! У тебя вид сумасшедшей со всей этой краской на твоей физиономии. Ты только посмотри на себя, посмотри!

Фабийен внимательно осмотрела свое лицо. Чего-то не хватает. О, да, подвести брови.

— А теперь ты малюешь брови! Ты издеваешься надо мной, Фабийен! Издеваешься, так?! Признайся! Признайся откровенно, что тебе наплевать на меня. Плевать на приемную мать, которая пожертвовала ради тебя всем, делала все от нее зависящее, чтобы ты стала честной и порядочной.

Теперь надо подкрасить губы. Яркой помадой, которая придала бы рту кокетливое выражение и подчеркнула бы сладость губ.

— Нет, нет! Только не это. Этого я не потерплю. Я заставлю тебя стереть с лица всю эту гадость. Немедленно возьми платок и сотри помаду с губ!

Платок? Действительно, платок нужен. Фабийен открыла ящик и извлекла из него квадратик тонкой ткани. Несколько капель духов только усилят свежесть платка. Фабийен откупорила тяжелый флакон из хрусталя и чуть наклонила его.

— А теперь ей понадобились духи! Как настоящей потаскухе! Немедленно сотри весь этот макияж и прими ванну, чтобы очиститься от дурных запахов. Или ты хочешь, чтобы я сделала это за тебя?

— Тетя, не подходи ко мне!..

Слишком поздно. Предупреждение не подействовало. С глухим стуком последовал удар флаконом. Прямо в ту часть лба, которая граничила с волосами. Флакон упал на пол рядом с телом старой женщины, и духи, выливаясь, смешались с кровью, которая растекалась вокруг пробитой головы и впитывалась в персидский ковер.

Фабийен закончила подкрашиваться. Она одела свое платье, прекрасное платье из светло-зеленого шелка, сшитое так, как она мечтала. Она причесалась перед зеркалом, стараясь не вступить стройными ногами в лужу крови с духами. Потом она взяла любимую сумочку, надела пару туфель под цвет платья. Фабийен еще раз внимательно оглядела свое отражение в зеркале. Она нашла, что выглядит превосходно. Затем вышла из комнаты, плотно заперев за собой дверь.

В двадцать пять лет у каждого есть право жить так, как он хочет.

Ричард Деминг

Часы «кукушка»

Первый телефонный звонок раздался около 11 часов вечера в понедельник хмурого февраля. Марта Пруэтт готовилась улечься в постель. Она сидела в домашнем халате у камина, глядя на последние всплески пламени и попивая из чашки маленькими глотками горячее молоко, помогавшее ей уснуть. На коленях у Марты, свернувшись в клубок, мурлыкал во сне сиамский кот, которого она называла Хо Ши Мин.

Когда она приподнялась с кресла, чтобы ответить, Хо Ши Мин громко запротестовал, разумеется на сиамском… Мяуча, он, тем не менее, последовал за ней в комнату, где находился телефон. Поставив чашку на ночной столик, Марта села на край кровати. Кот стал тереться о ее ногу, и одной рукой хозяйка ласково погладила его по спине. Другой она сняла телефонную трубку.

— Алло?

В трубке раздался легкий скрежет, затем низкий, но приятный женский голос ответил:

— Я нашла ваш номер телефона в объявлении, напечатанном в газете.

Это Марту Пруэтт не удивило: никто из ее друзей не мог звонить в столь поздний час. Объявление, о котором упомянула ее собеседница печаталось ежедневно и гласило: «Служба спасения от самоубийства работает круглосуточно. Конфиденциально. Бесплатно. Звоните по номеру 6482444». Разумеется, в объявлении не указывался персональный телефон Марты: в нем давался номер центрального пункта связи, который аккумулировал первично все поступавшие в службу звонки и затем автоматически ретранслировал их на персональный телефон дежурившего в этот день сотрудника.

— Вас соединили со «Службой спасения от самоубийства». Чем я могу вам помочь? — спросила Марта дружеским тоном.

Прошло какое-то время, прежде чем женщина вновь заговорила.

— Я сама не знаю, почему я позвонила. Я не… Я хочу сказать, что вовсе не думаю о самоубийстве. У меня тяжело на сердце, вот и все. Я хотела бы только с кем-нибудь поговорить…

Слушая собеседницу, Марта предварительно умозаключила, что звонившая относилась к тому, достаточно редкому типу людей, которые отказываются признавать наличие у них наклонности к самоубийству. Само по себе такое отрицание еще ни о чем не говорит. Ведь, например, доказано несоответствие истине старого постулата, согласно которому те, кто угрожает самоубийством, обычно его не совершают. Во множестве случаев угрожавшие покончить с собой в конце концов так и поступали. С другой стороны, несомненно и то, что нередко расстаются с жизнью люди без малейшего предупреждения о своем намерении. Сам факт, что женщина позвонила в службу, указывал на то, что мысль о самоубийстве приходила ей в голову.

— Вы можете поговорить со мной. Именно поэтому я и нахожусь у телефона. Расскажите мне, что вас беспокоит.

— О, многое, очень многое!

Затем, после долгой паузы:

— Случайно, вы не пытаетесь узнать, откуда вам звонят?

— Разумеется, нет… Люди перестали бы нам звонить, если бы мы так поступали. Вполне понятно, мы предпочитаем знать, с кем мы разговариваем, но мы никогда не принуждаем никого называть себя. Если вы хотите говорить анонимно, это ваше полное право. Тем не менее, если вы скажете мне, как вас зовут, я вас заверяю, что это останется исключительно между нами. Не беспокойтесь, я не собираюсь нервировать полицию, чтобы вас доставили в больницу. Мой долг заключается исключительно в том, чтобы помочь вам. И без вашего согласия я никогда никому не передам содержания нашего разговора.

— С вашей стороны это очень мило. Кто вы такая?