Война будет короткой, сказал он; англичане и французы разгромят армию Гитлера, а потом он оформит развод с Хеленой и навсегда останется с Мод. Во время войны он будет думать о ней постоянно — это будет придавать ему силы.

— Но после войны как ты узнаешь, где я? — спросила Мод. — Как ты меня найдешь?

— Найду, не волнуйся, — заверил ее Стивен. Вдалеке послышались голоса, кто-то шел по двору. — Да, чуть не забыл, это тебе. — Стивен сунул ей в руки бумажный сверток и, больше не сказав ни слова, скользнул в ночь, а Мод еще несколько минут стояла среди безмолвных, бездушных статуй.

Некоторое время спустя, устроившись на кровати в своей комнате, она разрезала ножницами бечевку, которой был перевязан сверток, разорвала упаковку и увидела подарок Стивена. К ее удивлению, это была его любимая книга — потрепанный томик стихотворений А. Л. Слейтона с красной шелковой закладкой внутри, проложенной между страницами, где была напечатана их баллада — «Роза и Олень». На форзаце она прочитала:

В ту ночь Мод долго плакала, пока не заснула, прижимая к груди, словно возлюбленного, старую потрепанную книгу.

Как и все английские города, Оксфорд во время войны не был защищен от нападения с воздуха, но Гитлер не сбросил на него ни одной бомбы. Говорили, что университет ему очень нравится, и он надеется, что в один прекрасный день все это великолепие будет принадлежать ему. Лондон, будучи столицей, подвергался наибольшему риску, но Мод быстро уговорила Эдит устроиться вместе с ней на работу в одну из больниц в предместье Лондона, чтобы трудиться на благо победы. Благодаря другу отца Эдит, преуспевающему хирургу с Харли-стрит[7], обеих девушек сразу же приняли на курсы медсестер при больнице Брэкетт-он-Хит.

Это была другая вселенная — в сравнении с аристократизмом и древними традициями Оксфорда. В больнице день ничем не отличался от ночи, потому что и днем и ночью освещение было одно и то же: постоянно горел отвратительный желтовато-белый свет, цветом напоминавший Мод старые кости. Их наставница, старшая медсестра мисс Паттерсон, не выказывала расположения к своим ученицам и никогда их не хвалила — только критиковала. Работали до изнеможения. Практиковались на живых пациентах — на детях, поступавших в больницу с болью в животе, вызванной, как выяснялось, воспалением аппендикса, который требовалось удалить, или на стариках, попавших под машину. Эти бедняги, думала Мод, наводя стерильную чистоту в операционной, даже не подозревают, что зачастую отдают себя в руки людей, которые очень мало смыслят в медицине.

Но со временем Мод все больше и больше узнавала о своей новой профессии и более уверенно ассистировала на операциях. Вечерами они с Эдит занимались в своей каморке в тихом крыле больницы, которая сильно отличалась от уютных комнат в Оксфорде. Девушки экзаменовали друг друга по таким темам, как нейроанатомия, костно-мышечная система, обильное кровотечение и методы его лечения и т. д. Приходилось усваивать огромное количество информации, и Мод понимала, что любая ее ошибка может стоить жизни пациенту. Она тосковала по поэтике баллады «Роза и Олень» и больше всего на свете хотела вновь оказаться в кабинете Стивена в тихое послеполуденное время, в его объятиях.

Эдит, разумеется, уже было известно про ее отношения со Стивеном. Она узнала об этом еще в начале войны, потому что Мод больше не могла скрывать правду.

— Считаешь меня безнравственной? — спросила она Эдит как-то вечером.

Та долго не отвечала, а потом, наконец, сказала:

— Полагаю, у каждого человека свои понятия о нравственности. Возьмем, к примеру, немцев. Молодой немецкий солдат считает, что он поступает благородно, так ведь? Он сражается за родину. Выполняет приказы своего правительства Разве это безнравственно?

— Честно говоря, не знаю, — задумчиво произнесла Мод.

— Ты влюбилась в человека, который любит тебя, — в человека, который несчастлив в браке, — продолжала Эдит. — Да, наверно, это безнравственно. Но также можно сказать, что это огромное благо. Все зависит от того, как на это смотреть.

— Если б кто-то рассказал мне про меня и Стивена, — заговорила Мод, — я, наверно, решила бы, что это аморально. Просто я чувствую себя виноватой, хотя все гораздо сложнее. Внутренний голос мне подсказывает, что я имею право быть с ним. Что это предначертано нам судьбой.

Девушки вели разговор, лежа на узких койках в одной из комнат, отведенных для проживания медсестер. Мод была рада, что может говорить о Стивене со своей подругой. Эдит быстро вышла замуж за Неда Уотерстоуна. Они сочетались браком за два дня до того, как его зачислили в ВВС. Думая о своих возлюбленных (один — где-то в море, другой — в небе), и Мод, и Эдит начинали сознавать, что жизнь полна опасностей и им самим в данный момент только остается молить Бога, чтобы все в итоге окончилось хорошо.

А когда наступит конец? Никто не ведал, как долго продлится война и сколь беспощадной она будет. Однако вскоре в госпиталь Брэкетт-он-Хит стали доставлять раненых солдат — кого лечиться, кого умирать.

Конечно же лекции старшей медсестры Паттерсон о боевых ранениях не могли подготовить Мод к тому, что ей предстояло наблюдать. Молодые мужчины, красивые, с перекошенными в агонии лицами, цепляющиеся за жизнь, окровавленные, слепые, бредящие, — все это расстилалось перед ней, словно некий кошмарный сон, от которого невозможно пробудиться, в который, напротив, погружаешься все глубже и глубже. И в лице каждого солдата она видела Стивена. Мод представляла его лежащим на носилках. Воображала, как сама обрабатывает его раны, держит на коленях его голову. И когда эти картины возникали перед глазами — работать становилось труднее, и еще труднее — не работать. Ибо раненые нуждались в таких девушках, как Мод и Эдит, хоть те и были еще очень неопытны. Нет, в сущности, они уже не девушки, осознала Мод. Они теперь женщины. Усталые, переутомленные женщины, работающие по многу часов, спешащие в операционную по желтым больничным коридорам, выскребающие грязь, выполняющие всю необходимую работу.

Один из врачей, хирург Аллен Дрейк, был особенно внимателен к Мод. Время от времени он останавливал ее в столовой для больничного персонала, интересуясь, как у нее дела.

— Ты хорошо устроилась? — однажды спросил он.

Это был высокий худой мужчина тридцати лет с черными, гладко зачесанными назад волосами и выразительными чертами лица. Говорили, что в Кембридже он был чемпионом по крикету. Обычно молчаливый и сдержанный, с Мод он держался открыто и дружелюбно.

— Да, хорошо, спасибо, — ответила она — Можно вас спросить?

— Разумеется, — откликнулся тот.

— Как у вас… это получается?

— Что?

— Вы каждый день сталкиваетесь с такими ужасами, — проговорила Мод, — но продолжаете работать так, будто все нормально. Эти солдаты… Как вам это удается?

Аллен задумался.

— Странно, не правда ли? — наконец отвечал он. — Мой отец был хирургом во время Первой мировой и таких ужасов повидал на своем веку, что нам с вами и не снилось. Солдаты, проходящие через Брэкетт-он-Хит… это пока еще цветочки. Ерунда. Я тоже часто спрашивал отца, как ему удавалось не сломаться, а он пожимал плечами и говорил, что чем больше ужасов он наблюдал, тем больше ценил жизнь. — Аллен Дрейк улыбнулся и пожал плечами. — Думаю, — добавил он, — у нас с вами очень необычная, замечательная жизнь.

Мод симпатизировала Аллену, беседы с ним приносили ей утешение, но несколько дней спустя, когда он спросил, не согласится ли она пойти с ним куда-нибудь поужинать после дежурства, пришла в крайнее замешательство. Было ясно, что она заинтересовала его как женщина и он приглашает ее на свидание.