— А зачем нам, передовой молодёжи, эта архаика и мертвечина веков? — геройствовала на том собрании наша староста Наташа.
Впрочем, что говорить о героях прошлого, если и ныне всё то же? «Образованщина», как охарактеризовал это явление Солженицын, неистребима, и вот один недавний разговор. Уговариваю журналиста- однокурсника, написавшего ядовитую антиправославную статью, для начала хоть что-то узнать о православии и Евангелие прочитать.
— А зачем мне читать Евангелие? — усмехается он. — Чтобы стать святошей, как наша Наташка? Представляешь, возвращаюсь из Нью-Йорка с выставки Малевича и рассказываю Наталье, что вся Америка от «Чёрного квадрата» Малевича в восторге: «выход в космос», «переворот в живописи», «философия супрематической глубины»! А Наташка в ответ заявляет, что «Чёрный квадрат» это блеф и сказка про голого короля. Да что она понимает в супрематизме?
А вот в супрематизме Наталья как раз разбирается и ещё в студенческие времена рассказывала нам про «Чёрный квадрат». Было это так. В Третьяковке проходила выставка Малевича с его знаменитым «Чёрным квадратом», и Наташа уговаривала Елену Александровну посвятить очередное занятие не живописи XIX века, а гению XX века Казимиру Малевичу.
— Так уж и гению? — иронизирует Елена Александровна и почему-то не хочет вести нас на выставку.
— Елена Александровна, — продолжает настаивать Наталья, — а можно мы проведём самостоятельное занятие по Малевичу? Я лично берусь подготовить лекцию.
— Подготовьте, — соглашается преподавательница. — Но обязательно изучите первоисточники и начните с переписки Малевича с Александром Бенуа, кстати, очень интересным художником и выдающимся искусствоведом.
Две недели Наталья изучала первоисточники, но от лекции на выставке воздержалась — обстановка не та. В общем, висит на стене обыкновенный чёрный квадрат — удар мрака, пустышка и скука невыносимая. А вокруг этой пустышки стоит восторженная толпа и, скрывая неодолимую зевоту, натужно восхищается:
— Малевич — гений, философ будущего века!
— А вы знаете, что «Чёрный квадрат» — самая знаменитая и самая дорогая картина в мире?
Малевич в моде, и действие вершится, похоже, по Пушкину: «Лихая мода, наш тиран, недуг новейших россиян». Только один человек осмелился сказать, что «Чёрный квадрат» — это блеф, а Малевич был посредственным художником и малообразованным человеком.
— Вы из какой деревни в Москву приехали? — прикрикнула на него тут же величавая дама.
— Я коренной москвич и, кстати, художник.
— Вы «совок», а не художник, если не понимаете гения!
Мы, студенты, очевидно, тоже «совки», потому что от «Чёрного квадрата» почему-то подташнивает.
— И правильно подташнивает! — говорит наш несостоявшийся лектор Наталья и по дороге в университет просвещает нас. — Внимание, цитирую первоисточники. В 1916 году Малевич пишет Бенуа, что его «Чёрный квадрат» — эго «голая икона». Он даже разместил его на выставке, как размещают иконы, — в красном углу. Дескать, молитесь, господа, теперь на чёрную дыру! А Бенуа пишет по этому поводу: «Чёрный квадрат» в белом окладе — это… один из актов самоутверждения того начала, которое имеет своим именем мерзость запустения и которое кичится тем, что оно через гордыню, через заносчивость, через попрание всего любовного и нежного приведёт всех к гибели».
А гибель, добавлю от себя, действительно близка, ибо за 1916 годом грядёт кровавый 1917 год, и его предваряет «Чёрный квадрат» — бой иконе.
Кстати, сама Елена Александровна упомянула о Малевиче лишь однажды, когда мы изучали Врубеля. Рассказала она нам, что, написав своего «Демона», Михаил Александрович Врубель сошёл с ума и всю оставшуюся жизнь пребывал в психиатрической больнице.
— Да и Малевич после «Чёрного квадрата» тяжело заболел, — добавила она. — Долгое время не мог ни спать, ни есть, потом стал видеть людей прямоугольными, а себя считал состоявшим из тридцати чёрных квадратов. Да, беда — квадратное безумие!
Наша седенькая Елена Александровна с грустью смотрит на нас и вдруг говорит:
— Молодые люди, запомните — нельзя пить из мутных источников и плохие книги нельзя читать.
Однажды Елену Александровну спросили, что такое красота, а она ответила:
— Не знаю. Но у меня тогда сильно бьётся сердце.
А ещё она подолгу задерживалась у картин великих художников и говорила при этом:
— Перед картиной надо стоять, как перед князем, а иначе рискуешь услышать лишь собственный голос.
Была ли Елена Александровна верующим, православным человеком? Не знаю. Но она привила нам любовь к Отечеству и к той православной культуре, без которой России нет. Она учила нас видеть и думать, а не поглощать с жадностью «об- разованщины» главное блюдо века — ложь. Рассказывала вроде бы о композиции и цвете, а мы понимали — это про жизнь.
Вот мы изучаем парадный портрет, во весь рост, князя Куракина работы Боровиковского. А у Боровиковского великолепна каждая деталь — сияет золотая парча мундира, переливается муар орденских лент и блестят бриллиантовые пуговицы. Драгоценностей так много, что Куракина даже называли «бриллиантовым князем». Князь смотрит на нас откуда-то сверху, с барской снисходительностью — свысока, и весь мир, похоже, у его ног.
— Портрет выполнен в так называемой лягушачьей композиции, — поясняет Елена Александровна.
А лягушачья композиция — это вот что. Глаза у лягушки расположены на темени, и когда она смотрит на мир снизу вверх, то былинка кажется деревом, а карлик — великаном. Именно в этой лягушачьей композиции будут потом написаны портреты советских вождей и те статьи о великих мира сего, где нечто ничтожное, серенькое, пошлое объявляется гениальным открытием. И ведь попробуй хоть что-то возразить, как тебя обвинят в дремучем невежестве! И здесь мне особенно жаль молодых. А в молодости так стыдно прослыть «дремучим», что легче поклоняться фальшивым кумирам и в странном бесчувствии жить, как все, уже не рискуя противиться пошлости. К сожалению, искренность в век пиара становится роскошью. И как же трудно научиться смотреть на мир глазами человека, а не глазами болотной лягушки.
Только через три года Елена Александровна повела нас, уже влюблённых в живопись, в зал древнерусского искусства — к иконам. Занятие было назначено на внеурочный час. Третьяковская галерея уже закрыта. В зале древнерусского искусства темно. Мы стоим со свечами у иконы Владимирской Божией Матери, а Елена Александровна вдруг властно командует:
— На колени!
И мы не то что опустились — мы рухнули на колени: это наше, родное. Это то, о чём давно тосковала душа. Почему с такой нежностью и состраданием смотрит на нас, ещё неверующих, Божия Матерь с Младенцем? Но сердце бьётся так сильно и радостно, что, кажется, выскочит из груди.
Сквозь годы доносится голос Елены Александровны, рассказывающей нам историю иконы. 1395 год — войско Тамерлана так стремительно движется к Москве, что нет уже времени собрать ополчение. Днём и ночью открыты все церкви, народ постится, кается, молится, а из Владимира несут в Москву чудотворную икону Владимирской Божией Матери. 15 дней несут икону в Москву, и все эти 15 дней мрачный хан не выходит из шатра, а его войско, бездействуя, стоит на месте. В день же встречи иконы в Москве, свидетельствует летопись, Тамерлану было такое ужасающее видение, что он в панике бежит с Русской земли. Вот как об этом сказано в летописи: «Устремися на бег, Божиимъ гневом и Пречистыа Богородици гонимъ».
Такое же чудо было в 1451 году при осаде Москвы войсками ногайского хана. А в 1480 году было то великое стояние на Угре, после которого Русь окончательно освободилась от татаро-монгольского ига.
— Впереди русского войска двое священников несут икону Владимирской Божией Матери, — рассказывает Елена Александровна. — И, если присмотреться к иконе сбоку, то можно увидеть заметные даже после реставрации следы выбоин — следы стрел. Ордынские лучники отличались меткостью и стреляли прямо в сердце человека. Но тут они стреляют в икону Божией Матери, потому что это — сердце Руси.
