Как протекала жизнь моей крёстной после столь горького и очень раннего замужества, я не знаю. Мы познакомились с ней во времена её земного благополучия — двое детей, муж — завотделом райкома партии и отличная трёхкомнатная квартира в Москве. Мы были соседями по лестничной площадке и посторонними друг другу людьми, пока не встретились однажды в церкви.

Сблизила же нас такая история. Не догадываясь, что я некрещёная (а у нас в роду обязательно крестили детей), я исповедовалась, причащалась и недоумевала, почему после причастия я лежу пластом, будто только что разгрузила вагон угля? И однажды стало тревожно: вдруг меня не крестили в детстве? Выяснить этот вопрос у мамы никак не получалось. Мама сразу начинала плакать, заявляя обидчиво:

— Значит, по-твоему, я вырастила нехристь?

Рассказала о своей тревоге соседке, но она как-то странно промолчала в ответ. Священник же посоветовал написать письмо архимандриту Иоанну (Крестьянкину), потому что разрешить мои сомнения может только старец. Кто такой этот старец, я в ту пору не знала, но рассудила — все монахи живут в монастыре и, должно быть, знают друг друга. И я поступила как тот чеховский мальчик, что отправил письмо по адресу «на деревню дедушке», а я отнесла своё послание в ближайший от дома Свято-Данилов монастырь.

Тем не менее ответ на мой вопрос пришёл незамедлительно. Уже на следующий день неожиданно приехала мама и с порога сказала в слезах:

— Да некрещёная ты, некрещёная! Где мне было тебя крестить, если у нас в Сибири тогда не было церквей?

Позже я узнала, что в год моего рождения на всю огромную Сибирь было только две кладбищенские церкви — одна под Красноярском, а другая возле Новосибирска.

В тот же день, но уже поздно вечером в дверь позвонила моя соседка, только что вернувшаяся из Псково-Печерского монастыря, и сказала:

— Батюшка Иоанн (Крестьянкин) благословил вас креститься. Готовьтесь, утром идём в церковь, а я вам уже крещальную рубашечку шью.

Так я крестилась по молитвам старца, а возможно, и по молитвам Маши, пятилетней дочери крёстной. Почему-то Машенька усиленно молилась обо мне, и с той поры сохранилась записка, написанная корявым детским почерком: «Помилуй Господи тётю Нину и кошачьку Муську». А это великое дело, когда о тебе молится старец и ещё безгрешное невинное дитя, жалеющее кошечку и соседку, птичек в небе и всех людей.

К архимандриту Иоанну (Крестьянкину) крёстная ездила не только из-за сомнений в моём крещении, но и потому, что исподволь распадалась её некогда счастливая семья. А ведь была большая любовь…

Они влюбились друг в друга на спортивном празднике — он, комсорг завода и мастер спорта по боксу, и она, хрупкая блондинка и мастер спорта по художественной гимнастике. Боксёр носил свою блондинку на руках. А потом была комсомольская свадьба с селёдкой под шубой и с подарком от завода комсоргу Ивану — ордером на квартиру в доме-новостройке. Влюблённую жену особенно тронуло, что Ванечка не просто удочерил её ребёнка от первого брака, но искренне считал малышку своей самой родной и любимой доченькой.

Потом родилась Машенька, и счастью, казалось, не будет конца, пока не начался стремительный номенклатурный рост Ивана. Сначала его взяли на работу в райком комсомола, а потом он быстро перешёл из разряда Хлестаковых комсомольского розлива (так называли тогда речистых комсомолят) в ранг ответственного партийного чиновника, ведающего распределением материальных благ, и в частности квартир.

Чтобы рассказать историю взлёта и падения моего соседа Вани, надо начать с рассказа о той подворотне на пролетарской окраине города, где подростки из неблагополучных семей сбивались в сплочённую стаю. Семейные истории этих начинающих уличных рэкетиров были однотипны и похожи на ту историю Ивана, когда рано умер спившийся отец, и мать стала приводить в их коммуналку каких-то временных, пьющих сожителей. Настоящей семьёй для Ивана стала стая, а потом и та номенклатурная команда, что жила, ему казалось, по законам непобедимого мужского братства: «Один за всех, все за одного».

«Ах ты, Ваня простота, купил лошадь без хвоста», — говорю я годы спустя своему уже покойному соседу. Какое братство может быть в волчьей стае? Тем не менее успех криминальной революции и передел собственности в стране обеспечила та сплочённость захватчиков, когда молодые бойцы из подворотни умирали под пулями за интересы будущих олигархов, а прорабы перестройки вроде Ивана узаконивали их незаконные сделки по захвату богатств России. Дельцы сколачивали капиталы, а только Ваня из подворотни был не из породы дельцов, и его лишь прикармливали, приглашая в рестораны и в сауны с девочками. Иван загулял и с упоением барина швырял щедрые чаевые официантам и стриптизёркам. Теперь он не только оставлял свою зарплату в ресторанах, но и повадился выгребать последние деньги из кошелька жены.

В ответ на робкие замечания крёстной, что ей нечем кормить детей, наш сосед Ваня поступал так — он писал заявление о разводе и вёл жену к судье. Тот, как водится, назначал срок для примирения, и дело кончалось ничем. Иван был доволен. Он не хотел разводиться, но ему нравилось, что жена панически боится развода и сразу потерянно сникает. Словом, наш Ваня даже гордился, что изобрёл ноу-хау — способ усмирить жену. И чем больше Иван кутил, тем величественней угрожал жене разводом, пока, наконец, не надоел судье.

— Устал я от вас, — сказал судья при виде очередного заявления Ивана и спросил жену: — Вы согласны на развод?

— Согласна, — вдруг ответила та.

И судья мгновенно оформил развод. Иван опешил. Он не ожидал такого. Неделю, притихнув, он отсиживался у матери, ожидая, что с минуты на минуту прибежит жена и, валяясь у него в ногах, будет умолять вернуться обратно. Когда же этого не произошло, мастер спорта по боксу пришёл в бешенство. Явился ночью в свой бывший дом, вышиб ногою дверь и стал смертным боем избивать жену, круша заодно мебель. Погромы продолжались два месяца, и это было страшно. Однажды на глазах у соседей боксёр едва не убил жену, швырнув её так, что она должна была упасть с балкона нашего шестнадцатого этажа. Но крёстная — мастер спорта всё же — сгруппировалась, прокрутив сальто, и успела приземлиться на балконе.

Теперь наш этаж не спал ночами. Кричали от ужаса дети крёстной, а соседи вызывали милицию. Но уже наутро по звонку сверху буяна освобождали из-под стражи, утверждая, что драки устраивает его жена-шизофреничка, наставив самой себе синяки.

От ночных погромов заболели дети. У старшей девочки в нервном тике передёргивалось лицо, а младшая стала заикаться и кричала во сне. Детей надо было спасать. И тогда архимандрит Иоанн (Крестьянкин) благословил крёстную подать в суд на буяна и, обняв её за плечи, сказал:

— Кто, как не мать, защитит своих детей? Как лев бросайся, как тигр сражайся. Но запомни — иди до конца.

И началась та издевательская судебная эпопея, когда Иван месяцами не являлся в суд. На первое судебное заседание пришла возмущённая толпа свидетелей и просидела в коридоре полдня, пока секретарша не сказала насмешливо:

— А чего вы тут расселись? Иван Александрович улетел на переговоры в Китай, а суд не вправе в его отсутствие рассматривать ваши клеветнические заявления.

В следующий раз наш Ваня улетел на переговоры в Америку или, кажется, в Зимбабве. Да не всё ли равно, где велись переговоры, если Иван никуда не улетал, а его облечённая властью команда прессовала свидетелей. Людям угрожали увольнением с работы, лишением лицензии и прочими неприятностями. А крёстной было твёрдо обещано, что она сгниёт в «дурке», превратившись в овощ, если не заберёт заявление из суда. Это были не пустые угрозы — начальству крёстной позвонили откуда-то из министерства и сообщили, что их сотрудница, инженер-экономист, страдает тяжёлым психическим заболеванием, а потому не вправе занимать должность материально ответственного лица. В итоге крёстной пришлось уволиться, и теперь она мыла полы в подъезде. Тут, признаться, я дрогнула и, усомнившись в советах старца, произносила речи о том, что не судите да не судимы будете, уговаривая крёстную забрать заявление из суда.