— Не могу. Мне надо Феньку кормить.

Словом, Фенька держала меня в таких ежовых

рукавицах, что к концу соборования я изнемогала от нетерпения: почему так долго? Скоро ли кончится? Ведь Фенька три часа уже истошно визжит.

После соборования опрометью кинулась домой и первым делом метнулась в хлев кормить орущую свинку. После Феньки бросилась готовить ужин домашним, а потом весь вечер бегала с вёдрами от колодца, поливая огород. Присела отдохнуть и задумалась: что-то явно не так, а что — не пойму. Думала, думала и вспомнила — у меня же отчаянно болела спина. Вот такое было соборование, когда я буквально ЗАБЫЛА про болезнь.

Раньше я часто рассказывала об этом дивном исцелении, уговаривая заболевших друзей прежде всего пособороваться. А потом перестала рассказывать, и вот почему. Когда профессор в отчаянии сообщил мне, что жить ему осталось лишь сорок дней, я попросила схиархамандрита Илия помолиться о нём.

— Передай ему, — сказал старец, — пусть пособо- руется. Все под Богом ходим, и всё управит Господь.

Но когда я передала профессору слова старца, тот возмущённо воскликнул:

— Вы что — моей смерти желаете?

— Почему смерти? — опешила я.

— Да потому что соборуются лишь перед смертью. Я жить хочу, а вы мне про смерть!

Кстати, такое отношение к соборованию характерно не только для профессора. Вот случай из медицинской практики Козельска. Одну старушку со злокачественной раковой опухолью положили в больницу, а вскоре выписали, обнаружив: лечить там нечего — рак уже полностью разрушил печень, и онкологи отказались от безнадёжной больной.

Навещала старушку лишь прихожанка Оптиной пустыни терапевт Ольга Анатольевна Киселькова, стараясь хоть как-то поддержать её. Но смерть надвигалась с такой очевидностью, что Ольга Анатольевна предложила больной вызвать священника, чтобы причаститься и пособороваться на дому. И тут последовал такой взрыв возмущения, что куда там профессору! Старушка тут же написала жалобу в Министерство здравоохранения с требованием наказать безнравственного врача тов. Ки- селькову. Врач, негодовала она, должен вселять в людей оптимизм, а тов. Киселькова подрывает её веру в исцеление и предлагает собороваться, будто смерть уже. Не на такую напали, восклицала в письме бабуля, ибо она всю жизнь была оптимисткой, а потому умела бороться и побеждать. Отправить жалобу в Москву оптимистка не успела. Так и умерла без причастия и соборования, но с обличительным письмом в руках.

Почему же иные так боятся соборования? Может быть, дело в той исторической практике, когда во времена уже начавшейся апостасии соборовались действительно лишь перед смертью? Но история православия гораздо шире практики времён апостасии. На Руси уже с XVII века практикуются массовые соборования православных по храмам и монастырям. А вот выписка из жития преподобного Оптинского старца иеросхимонаха Анатолия (Потапова): «Преподобный Анатолий, следуя оп- тинской традиции, регулярно совершал Таинство Елеосвящения, придавая ему большое значение в духовной жизни христиан и благословляя собороваться всем, в том числе молодым и внешне здоровым людям. Старческое соборование представляло собою праздничную картину». На соборование являлись в праздничной одежде, а «батюшка Анатолий, совершая Таинство, сам весь светился, пребывая в восхищении Святаго Духа. Соборование у Старца исцеляло многие душевные и телесные недуги».

Приведу ещё строки из письма архимандрита Иоанна (Крестьянкина), написанные им по поводу болезней моих близких:

«А духовное лечение для нас — соборование, не отчитка, а соборование — Таинство, дарованное нам Спасителем. В нём прощаются нам многие грехи, и забытые и даже не осознанные нами как грех. И постепенно смирится наше горделивое мудрование, и получим мы спасение и здравие не от врачей земных, но от Господа. Соборное масло надо пить и им помазываться. И, конечно, будем молить о возможности более частого причащения».

Вот так прожила ещё десять лет моя умирающая, казалось, мама. Временами было так худо, что ночами я прислушивалась: дышит мама или нет? А наутро приходил батюшка, соборовал маму, причащал, и она опять возвращалась к жизни вопреки приговору врачей.

Можно привести и другие свидетельства, развенчивающие предрассудок, будто соборование — к смерти. Но в том-то и дело, что страх перед соборованием основан не на отсутствии знаний и одной лишь неосведомлённостью необъясним. На практике чаще встречаешь иное — люди наслышаны об исцелениях на соборовании и даже намерены пособороваться, но в храм по разным причинам не идут. То мороз на дворе, то лень шагать по жаре. Один известный режиссёр назвал мне даже такую причину — некто «рогатый» не пустил его в храм. Словом, где святость, там духовная брань. Вот почему, завершая разговор о Таинстве Елеосвящения, расскажу о духовной брани Шурочки, приезжающей ежегодно в Оптину пустынь, чтобы пособороваться в монастыре.

Шурочка — профессиональная уборщица, а наш батюшка говорит:

— Уборщица в храме — это призвание, а у Шурочки от Бога талант.

Бывало, приедет Шурочка в гости, а дом после неё сверкает чистотой. Распорядок дня у неё такой — в пять утра она уходит в монастырь на полунощницу, после литургии убирается в храме, а потом начинает мыть и чистить мой дом. Я протестую:

— Шурочка, отдохни!

Но уговаривать её бесполезно. Однажды, желая дать Шурочке отдых, я запретила ей убираться в доме. Шурочка обиделась и удалилась в сарай, перемыв там предназначенный к выбросу хлам. Правда, потом сама же выбросила этот хлам из сарая и призналась мне:

— Не могу я без дела, скучаю. Уж до чего я работать люблю!

В храме у Шурочки множество подопечных, престарелых или больных. Бывало, напросится она в гости к больной прихожанке да и вымоет ей к празднику дом. И, хотя рабе Божией Александре уже за семьдесят, все зовут её ласково Шурочкой — такая она добрая, услужливая и радостная, как дитя. Здоровье у Шурочки, замечу, отменное, и странно было услышать её признание, что она «болящая». Обнаружилось это так. Зашёл ко мне в гости игумен Петр (Барабаш), узник Христов, отбывавший срок за православную веру в тюрьмах и лагерях. Шурочка встретилась тогда с батюшкой впервые и вдруг по-заячьи вскрикнула при виде его.

— Шурочка, ты что?

— А благодатный батюшка!

— Ты-то откуда знаешь?

— Я-то не знаю, да бес во мне от благодати смертным визгом визжит.

Не поверила я Шурочке. А после кончины игумена Петра прочитала в книжке о нём, что батюшка действительно был благодатный — отчитывал бесноватых, исцелял недужных, и по его молитвам Господь вернул зрение слепой.

Болезнь, по словам Шурочки, была попущена ей за отступничество от Бога. Выросла она в крестьянской семье с огненной верой во Христа, а потом в угоду неверующему мужу сняла крест и оставила храм. Невенчанный брак оказался недолгим. Но когда Шурочка в покаянии вернулась в церковь, началось нечто страшное — невидимая сила гнала её из храма, и несколько лет она не могла пособороваться и причаститься. Так началась та духовная брань, что длится и поныне. Внешне это незаметно. Но, со слов Шурочки, на соборовании она кричит, а потому и удаляется из Москвы в монастырь, чтобы «не позориться» перед знакомыми. Разумеется, никакого позора в этом мученичестве нет, но у Шурочки свой жизненный опыт: как-то на Пасху она подарила знакомой платок, а та брезгливо выбросила его, прослышав, что Шурочка «бесноватая». Словом, кто стяжал в этой жизни богатство, кто — славу, а Шурочка стяжала любовь людей, и ей больно терять её.

Правда, соборуясь вместе с Шурочкой, я не слышала, чтобы она кричала. Но однажды увидела, как она опрометью бросилась из храма на паперть, а я поспешила за ней:

— Шурочка, тебе плохо?

— Да бес во мне дурным криком кричит: «Жжёт огнём, погибаю и обещаю — выйду из тебя, если покинешь храм!» Ну, вышла на паперть, а он издевается: «Что, корова, поверила, ха-ха-ха?» Благодать-то на соборовании такая, что нечистую силу огнём пожигает, зато нам до чего ж хорошо!